За спиною ветер свищет,
то в протяжку, то в надрыв.
Мимо старого кладбища,
злой позёмкой, на обрыв
зазывает, кличет, манит,
хрипом у виска гнездясь:
мол, не бойся, не обманем.
Там, внизу, совсем не грязь.
Там, поверь мне, всё, как надо.
Главным – сдюжить, и шагнуть
за запреты да ограды,
в этот, свой короткий путь.
Ты же сам кричал «Достало…!»
Вот и выправишь кривую,
где бурьяном подрастала,
сквозь кладбищенскую тую,
дщерь безликости и боли.
Так что, не скули, не ной.
Шаг, и сразу станешь вольным
от занудств и параной.

Ветер в уши нагружает
скрежет по стеклу железом.
То ль поёт, то ль угрожает,
мол, все споры бесполезны.
Мол, не ступишь, всё, как прежде:
тупики да буреломы….
Или, может быть, прирежут
у одной из вёрст Коломны.

Только вдруг, сквозь ветра вой,
слышу: «Нужно погодить!
Не тебе решать, сын мой,
срок, где нужно уходить.
Всё ещё случится…, верь.
Плюнь в глаза кликуше-ветру.
Тот обрыв – совсем не дверь
в золочёную карету,
на которой, вскачь пустившись,
доберёшься до предела,
где, рядочком умостившись,
все в невинности и в белом».

Я стоял у края бездны.
Взглядом по снегам блудил.
По лбу, жестом бесполезным,
пальца краешком водил.
Голос, голос…? Может правый
тот, кто сыном вдруг назвал,
и в ветрах лишь ложь-отрава,
а к решеньям…, не в провал?!

© Владимир Дмитриев