Заблудился-заплутал

812235_16

Странным для слуха безмолвие леса.
Видно нарочно пристанищем беса,
некто, в тулупе дырявом облезлом,
верно сочтя упрежденье полезным,
шепотом хриплым сей дол окрестил.
Вон и гнедая, остатками сил
разом напрягшись, поводит ушами.
В рыси спокойном до времени шаге
чудится дрожь, трепетанье иное.
Да и у сердца предчувствием ноет
что-то смурное. Быть может, тревога?
Взором несмелым гляжу на дорогу.
Жду и надеюсь что все обойдется.
Тропкой заросшей да узкою вьется
вдоль буреломов и топей незримых,
мест незнакомых совсем нелюдимых,
странный проселок. А тишь, будто гнет,
давит на сердце и дум переплет.

Встала гнедая. Хоть плачь, хоть кричи.
Хоть и в моленье весь век не молчи,
не шелохнется. Лишь чутко прядет
ухом. Да глазом тревожно ведет.
Сам озираюсь. Чудны в запустении
игрища бликов, просветов и тени.
Будто подвязанной марионеткой,
ветер-насмешник играется с веткой.
Катится темной листвою волна.
Шелеста ропотность в ней не слышна.
Все провалилось в беззвучия омут.
Только лишь где-то под ложечкой стонут
злые приветы, что всё — неспроста.
В жутком беззвучье на козлах привстал.
Вправо да влево слегка повернулся.
Вроде почудилось…. Или метнулся
между деревьев неясный но, образ?
Будто единый и будто бы порознь?
Чей да откуда? Да кто ж разберет,
коли по нервам когтями дерет
страх. Да неведомой силой доселе.
В теле душа уж дрожит еле-еле.
Все норовит приспособиться в пятки,
да побуждает бежать без оглядки.
Тают минутки-надежды и тают.
Уж и не мыслится как совладаю
хоть и с лошадкой, а хоть и с собою.
Видно совсем уж не многим я стою
нынче, в вершащейся в чаще лесной
чьей-то забаве совсем непростой.

Смех. Вот те раз…. Среди леса, откуда?
Жилы дрожат, притворяться не буду.
Где-то за деревом, нет… чуть правее.
Потом в достатке висок холодеет.
Темным пятном очертание зреет.
Кажется, солнце совсем уж не греет,
скрытое в кроне пространство чащобы.
Ладно б с грозой, но в безветрии чтобы
всюду сквозило морозною стужей.
Кто так удумал — вопросом ненужным.
В мыслях, сорвавшихся с крепей, пророс
к действу творимому новый вопрос.
В жизни-то прежней смеялся ни разом
над бередящим иного рассказом
я, про волшебную разную силу.
Что для души, что для сердца не милым
виделся мне пересказ о «нечистой»,
равно как силе и светлой, лучистой.
Что же теперь я в неверье не прячусь?
Смехом до слез не решаю задачу.
Или затем чтобы верящим стать,
нужно ее на себе испытать?
Смех между тем, замолкает средь сосен.
Снова хранитель безмолвий несносен.
Будто нарочно пытает умело
странною мукой и душу, и тело.

Вот он! На дереве. Хоть невысоко.
Коль разогнаться, достанешь с подскока.
С виду обычный. Вернее, невзрачный.
Правда нечеткий…, как будто прозрачный.
Нет ни хвоста, ни рогов. Даже шерсти.
В чреве глубоких и темных отверстий
рядышком с ним, что-то часто мигает.
Будто бы филина глазом моргает.
Филин и есть. Не один. Но и честь
толк-то напрасен. Сколь есть, столь и есть.
Снизу у древа притихла волчица.
Хвост распушила, что косу девица.
Сторожем смотрит. Из пасти открытой
свешен язык беленою покрытый.
Чуточку далее — племя медвежье.
Я ведь по сроку, что в бытности прежней,
разве что в клетке «михалыча» зрел.
Тут же, признаюсь, совсем оробел.

Сказка, не сказка? А может быть, сон?
Слишком реален. И собственный стон
в ухе протяжной струной отдается.
Да пересохшим совсем остается
горло, от самого первого мига.
Кем же плетется лесная интрига?
Кто сей неведомый полусидящий?
Пусть необычен, меж тем, настоящий.
И почему я все более ладен,
не из-за страхов, ни глупости ради
все принимать, будто так оно есть,
должно отбросив на сторону спесь?

Встал незнакомец на ветке скрипящей.
Чуть потянулся. Зевотой бодрящей
рот осенил и… на землю, прыжком.
Нет, этот дядюшка мне незнаком.
Пусть он хоть кто. Хоть и леший лесной,
но не встречался доселе со мной.
Равно, и я с ним не виделся прежде
(хоть и встречают теперь по одежде),
я бы сей образ запомнил уж точно,
коли б случалось. И суть не в порочном
или в каком-нибудь странном обличие.
Здесь, средь убранства лесного величья,
хоть и встревожен, но здравость в уме
в страхах не тонет, что виды во тьме.

«Здравствуй, мой свет! Что, совсем заплутал?»
Тихий, что шепот, едва долетал
слог незнакомца до уха в тиши.
Слог необычен. Как будто трещит
в жарком кострище иное полено.
Или сучек, в перелом об колено,
кем-то сгибаем для тех же стремлений.
Разом отбросив вопрос сновидений,
или иную стезю нереалий,
я замечаю, что вовсе пропали
страхи, опаски, и в мысли, и в сердце.
Радостной ноткою веселого скерцо
где-то меж ребер взыграла надежда,
будто бы нынче — как было и прежде,
всё на местах, да обычностью тешит.
А мужичонка, уж вовсе не леший.

«Да… заблудился. Простите покорно!»
Мысли под черепом ищут проворно
нужное слово. И слово приходит.
Вот незнакомец поближе подходит.
Сзади волчица на месте привстала,
клык облизнула и… девицей стала.
Нет. Чтобы — оземь, с налету и с силой.
Просто, лишь глазом слегка покосила,
мордой мотнула и, нате, смотрите.
Только уж строго, прошу, не судите
девичий стан да союзные брови,
щечки румяность, смешение крови,
что с молоком иль с привычным сложением,
служит для здравия сил уважением.

Страха по-прежнему нет. Удивление.
То ль к превращению, то ль к проявлению?
Как уж назвать-то… не знаю теперь.
Только уж дивность такая, поверь,
в полном спокойствии вряд ли оставит.
Сердце не то, чтобы чаще заставит
биться. Скорее предложит сорваться
в бешеной прыти. Но чтоб оставаться
в прежнем спокойствии — тут уж, уволь.
Вряд ли осилить спокойствия роль
кто-то способен увидев такое,
тихо забывшись в чертоге покоя.

«Это зачем…? Почему? Как возможно?» —
нотой шипящей, почти односложной
горло сдавило, язык заплетая.
Вспыхнув, последнею искоркой тает
светоч надежды что сказка – обман.
Домысел, бредни, досужий туман,
что от безделья средь мыслей рождает
то, что по жизни вообще не бывает.

«Ты, про девицу? Подумаешь, важность».
В голосе долей немалой куражность.
Некая будничность или привычность,
на перемену от зверя на личность,
сущность великую, что Человеком
прозвана всуе которым уж веком.
«Значит, заблудший. Давно ли, мой свет,
ищешь ты выход, а выхода нет?
Ты на какую дорогу спешишь?
Без толку в дне суетясь, мельтешишь?»

Что за задачи? Подтекст, междустрочие?
Разве не видит он сам-то воочию:
я, лишь свернул не на том перепутье.
Фразы, что ветки березовой прутья,
душу и тело мое оплетают.
С сердца последним остатком слетают,
вера, надежда и даже… любовь.
Мысль о конце, леденящая кровь,
в душу вползает. В удобстве мостится.
Рядышком — сводные духом сестрицы,
трусость и жалобность место находят.
Заупокойную хором заводят.

«Что ж ты бледнеешь, мой свет. Отчего?
Нешто страшишься меж нами кого?
Это ты зря…. Мы добры и приветны.
Да на страданье чужое ответны.
Ты пожалейся — поможем тотчас.
Даже и спору не будет меж нас.
Если захочешь, побудешь немного.
Нет, то проводим тебя на дорогу
ту, что к родному для сердца крыльцу….
Где, поклонившись дядьям да отцу,
станешь ты снова заботиться делом,
сеять, пахать, да и честь, что умело
выбрано в жизни и время и место.
В кадке для деток замешивать тесто,
в помощь любимой жене да мамане.
А по субботам, куражась в дурмане
зелья хмельного да вечной нехватки,
станешь всем тем же, кровавить сопатки.
Будешь покрикивать, топать ногами.
Тех, кто поближе, зачислишь врагами.
Тех, кто подальше – ворами удачи.
Утром проспишься и, горько заплачешь.
Станешь проситься, пытая прощенья.
Молча стоять у икон на коленях.
Жаждать похмелья. А может, и смерти.
Тошно гнусавить — «Попутали черти».
Только себя в виноватых не сыщешь.
Что ж ты молчишь? Возрази мне, дружище».

Вон оно как повернуло. Дела….
Рядом гнедая грызет удила.
Уж не дрожит и не водит ушами.
Всё как и прежде. Шаги да шуршание
тают в беззвучие странной округи.
Кто ж вы такие…. Враги или други?
С виду как я, а внутри вурдалаки?
Может восстали из страшной клоаки
адских бездонных чумных подземелий,
в помощь призвав приворотные зелья?
Как они справно: то волк, то девица.
Этот, что старший, еще обратится
в зверя погорше захочет, гляди.
Видно немалое ждет впереди.
А про житье…? Это ж надо, как точно.
Только намедни о круге порочном
думал и сам. Всё подсчитывал в страхе
списки закладов. Мерещились плахи,
где палачами стоят кредиторы.
Вот уж где точно — шакалы да воры.
Как он там молвил…? Захочешь – побудешь.
Гостем желанным для общества будешь.
Если же нет то, готовы прощаться.
Чувствую сердцем — домой возвращаться
радости меньше, чем сгинуть навеки.
Вот уж дилеммы сидят в человеке.
Будто бы черви, грызут да грызут.
Хуже чем зуба прогнившего зуд.
Нет. Всё ж, до дома. К мамане, к дитяти,
чем среди леса…. В дому, на полатях,
всё же сподручней хоть спать, хоть мечтать.
Правда, надежды хоть кем-нибудь стать
мало. Вернее, не сыщется вовсе.
Да и по возрасту, поздняя осень
в двери стучится да машет за рамой
окон потресканых. Старая мама
часто хворает но, вечно при деле.
Да и вот в этом-то, собственном теле
хворей найдется немалым числом.
Ладно…. О хворях помыслим потом.

«Мне бы до дома, коль милость изволит…»
Глаз напрягаю до ноющей боли.
Тщусь разглядеть да понять настроения
рядом стоящего чудо-явления.
«Детки, маманя…. Поймите, не срок.
Страшно сиротствовать отчий порог
нынче же станет, коль мне воротиться
в должное время назад не случиться».

«Словом печешься о близких неплохо.
Как же зовут тебя, милый мой? Прохор?
Прохор, так Прохор…. Чего уж пенять.
Значит, по жизни не жаждешь менять
ты ничего? Да-а-а…, знакомая песня.
Сколь не заботься, хоть лусни, хоть тресни,
им, все едино: « Позвольте обратно».
Будто бы эхом звучит многократным.
Воля твоя. Коли так, возвращайся.
Только уж помнить потом не пытайся,
как по причине совсем непонятной,
ты впопыхах воротился обратно.
Ибо, лишь только причина всплывет,
в доме случиться такой переплет,
где виноватых и вовсе не сыщешь.
Хоть и всю землю по кругу обрыщешь.
Лишь напоследок…. Ты понял, кто мы?
Или к понятиям странников тьмы
сразу причислил? Признайся теперь.
Я не обижусь, и други, поверь».

«Верно сказали. Причислил к изгоям.
Тем, что ночами под окнами воют
в жутком умении от превращений.
Силы сосущие злобным виденьем».

«Дурень ты, дурень! Чего с тебя взять.
Вон… на минутку на древо присядь.
Да собери свои мысли в кулак.
Хоть в объяснениях я не мастак,
всё же попробую. Вдруг, растолкую?!
Вон, даже тетерев страстно токуя,
все понимает и мыслит не просто,
чуя опасности зорко да остро.
Мы, те кто были и есть в изначалье.
Те, кому в истинах путь назначали
силы небесные, те — что богами
в суетных странствиях прозваны вами.
Мы не теряли. И сладость находки
мимо, подобием брошенной лодки,
быстрым течением не проносило.
Все, что для вас — лишь неведомой силой,
нам по желанию доброму служит
и, укрывая от хмари и стужи,
чтит за приятность и радости свет.
И получает достойный ответ.
Хоть уважение, хоть бережливость,
нашим ответом в пространство пролилось.
Ибо мы знаем и верим, что свет,
это на доброе дело ответ.
Ладно. Твое уж решение есть.
Будешь как прежде ты бременем несть
то, что придумали люди — страданье.
Вот уж, воистину. Глупости данью,
жертвою странной принесено счастье.
Ложной подменою благ на ненастья».

Мерно ступает гнедая по травам.
Звуки лесные и слева, и справа,
полнят пространство чарующим духом.
Трелью соловушки тешится ухо.
Мысли…? Какие там чертовы мысли
в силе иную чередность бессмыслий,
пусть в пониманье не тщиться, но знать.
Чтобы хоть после пытаться познать,
что ж это было. Видения, знаки…?
Добрые люди иль все ж, вурдалаки?
Так ведь недолго к безумству прийти,
коли не сыщешь к ответам пути.
Только одним успокоенность есть.
Если не бред но правдивая весть,
в той нашей встрече в лесу за горою
лета звенящего жаркой порою,
значит не все безнадежно пропащее,
если в лесных буреломах да чащах,
кто-то еще помышляет о благе
всяким прохожим иль просто бродяге.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 162. Ежедневно 1 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.