За болотами, за курганами,
за горами седыми да странными,
где ни конным, порою, ни пешему,
не спастись от кикимор да лешего,
край чудесный раскинул владения.
Крытый пологом тайны радения.
От стороннего ока схороненный.
Нет там стона и крика вороньего.
Там неведомых знаков скопление.
Там заветы хранят поколения.
Под иконой не клонят колени,
и в глухих бесконечных молениях,
не кладут понапрасну усердий.
Нет кочевья. А образ оседлый,
объясним мудрецами да старцами:
что лишь там благоденствие царствует,
где прибудет родимым простор,
не полей лишь, просёлков да гор,
но и неба бескрайнего куполом.
Как иным не казалось бы глупым:
звёзд порядок в ночной тишине,
место солнцу, ведунье-луне
постоянством начертано в дне,
в годе, месяце. Должно, и в веке.
Ибо ведают там, в человеке,
сохраненье порядка небесного,
в мире нынешнем мало известного,
служит верно — продлению жизни.
Хоть обряду прощаний да тризне,
там представлен, и срок, и печали.
По делам — на последнем причале,
воздаётся там полною мерой.
С уваженьем, степенством и верой.
Чем же край тот так истово манит?
Там блаженную душу дурманят
пересказы да толки людские.
Светел сказ — что, и срок, и стихии
в подчиненье надёжном навеки,
от велений простых человека
прибывают, и денно, и нощно.
Что в уменье творения — мощью,
человек там, по нашим мерилам,
ровня Богу душевною силой.
Душ людских там земное владычество.
Нарекают края те Язычеством.
Чистотою там помысел равен
росам хладным, рассветною ранью
возлежащим на травах душистых.
Там, средь пения птиц голосистых
песня льётся. И пляс хоровода
множит радость честного народа.

Но иному, та образность бременем.
Не жалеет он силы и времени
на придумки от злобных проклятий,
в сотворенье преград и заклятий.
Ибо должно страшиться сей жрец,
что обманным ученьям конец
всем прибудет тогда в одночасье.
И в чумном «вопиющего гласе»
не отыщут тогда понужденья.
Что наступит пора пробуждения
от стенаний да мольб беспрестанных.
Что простым и понятным вдруг станет
осознанье. Что люд весь восстанет
из кромешного мрака неверья,
где несчастный да сирый поверит,
что он — сын, но не пасынок Божий.
И не сыщется в голосе дрожи
возвестить на весь мир и навек:
Вольный я! Я, Земной Человек!
Посему, где лукавством, где страхами,
всем известными «охами», «ахами»,
рещат, лживым старанием полнясь,
про предательство, ересь да подлость.
Хоть подлее учений не сыщешь,
где все люди, кто — раб, а кто, нищий.
Нищий духом…. Что горше и злее
в мире нашем стараньем дозреет?
Ведь душа без надежды и веры,
так…, мышонок безликий и серый.
Но, довольно об этом. Не сутью,
на окне зарешеченном прутья.
О величье и радости края
здесь, в рассказе, я вновь поминаю.
Может, кто и осудит, не знаю….
Только веру большую питаю,
что не в спешности иль, в нежелание
отмахнётесь, чтоб мысли не ранить,
новым знаньем о нашем незнании.
Уж простите, за рифму и слог.
Как сумел, так, и выразить смог.

Язык – народ (см. санскрит)

© Владимир Дмитриев