Сегодня спозаранку почему-то,
всё как-то не заладилось. Хоть вой.
Часы на стенке в перестуке нудном…
Еще сосед, на правый глаз кривой,
с похмелья глотку драл не уставая,
да порывался поучать жену.
Дворовый пес, надрывно завывая,
спросонья отходную затянул…
За окнами, ну, как назло, дождями
усеяны, и даль, и ближний лог.
Забор, увешанный подпругами, вожжами,
да в сенях прохудившийся порог,
Прокисли напрочь. А тоска дерет…
Да так, что самому завыть бы впору.
Коль знал, что так случиться наперед,
то засветло б не встал. И нет тут спору.
Ну, встал, так встал. Чего уж тут теперь…
К бадье с водою босиком прошлепал.
На божий свет толкнул входную дверь,
да запрягать буланого потопал.
Заботою пристало — к логу править.
На заимке осталось нужным дело.
Чтоб дождичку, да прыти поубавить,
не суждено. По вспаханным наделам
без устали, да в бойком прибавленье,
все льет да льет. Как будто в небесах
исполнилось знаменьем повеленье:
потоп библейский в пашнях да лесах
пролить без промедленья новым делом.
Не дай-то, Бог! Еще не пожил вовсе.
От мысли странной, оторопь по телу,
под странный звук от края ближних просек.
Буланый недоволен равно мне.
Кому ж охота по грязи елозить.
В избе тепло. При чарке да огне,
глядишь, и тот потоп не так уж грозен.
Однако, грешным делом, тороплю.
И конь, хоть с неохотой, но рысцою
прибавил в беге. Этим годом лют
волков приход. Морозящему вою
внимали не единожды в метели.
И не ленились в частоте окладов.
Следы от жутких пиршеств канители
не прибавляли малости отрады.

Сруб почернел. От деда, как наследство
достался к радостям в те дальние года,
когда с чащобы таинством соседство,
казалось главным в жизни навсегда.
Однако, двери…? Запирал намедни.
А тут гляжу, отворены до края.
По уваженью, вроде, не последний…
Так, кто ж без спросу скарб мой задирает?

«А, ну-ка…! Выходи, покамест с миром!
Кто там еще в чужом дому резвится?»
По сердцу я совсем уж не придира,
но коль обидят, то могу и взвиться.
Ответом скорым чернота провала,
что за проемами дверного косяка,
под дождевую трель гонца послала,
в явленье странного седого босяка.
Поклон не шлет. В глаз не смотрит прямо.
Стоит, переминаясь недалече.
У левого предплечья шрам багряный.
Видать, что жизнь, была моей не легче.

«Прости, хозяин! Обижать не мыслил.
Укрылся в сруб от каверз непогоды.
К лихому племени, прошу, меня не числи.
И равно к знамени, иль вестнику невзгоды.
Я, лишь прохожий. Путник заблудивший.
Теперь спасаюсь от дождей злосчастных.
Норы средь сосен не сыскалось лишней,
а дол средь ночи полон див опасных…»

Смиряю гнев. Уж, коль попал в несчастье,
к чему пенять да попусту злословить.
Ведь самому не по душе ненастье.
А пересуд вести на крепком слове…
«Ступай обратно. В срубе, все ж, теплее.
Что ж босиком-то, иль онучи пропил…?»
Лик незнакомца радостью светлеет.
Но уст своих ответом не торопит
незваный гость. Лишь взмах руки ответом,
да горестной гримасой перечеркнут
широкий лоб. А с неба, злым приветом,
грохочут громы. Вот уж, праздник черту.
«Ты, чей же…? Да откуда здесь явился?
Что привело в наш край? Ответ не прячь.
Коль барин твой не шуточно взъярился,
иль злыдень дней, безжалостный палач,
достал до края, повинись…. Пойму.
Вот только лишь не лги, терпеть не стану.
Быть может, жалобы твои меня проймут,
иль присказки твои мне в помощь станут!?

Вздохнул молчун. На свет перекрестился,
да молвил тихо, будто, опасаясь:
«Спасибо, добрый человек, что не озлился,
за мой приход без спросу. Сердцем каюсь.
Откуда я…? Да, вроде, как и вовсе
не сыщется на свете мест точнее:
от ближних речек, да от дальних сосен.
От скал гранитных, коих нет прочнее.
Быть может, и с морей, что в теплом крае
о берег плещут голубой волною.
А может с дальностей, где солнце пропадает,
сменяясь на заре с порой ночною.
Везде я есть, и был…. Да верно, буду,
до той поры, покамест терпит Он.
Хоть и приписан срок терпенья к чуду,
а мир людей во мрак не погребен…!»

«О чем ты, странник…? Может, занемог
от дальних переходов да лишений?
Я ведь просил, чтоб ты припомнить смог,
где отчий дом. Да коих отношений
был удостоен, коль пустился в путь,
и бродишь по глухим местам что нелюдь.
Ты о пространной лжи теперь забудь.
Ответствуй в точности, не становись Емелей»

«Мели Емеля, ведь — твоя неделя!»
смеётся незнакомец, не стесняясь.
Гляжу, в смешенье злости да безделья,
и недовольством мерно наполняясь,
всё мыслю, что видать в порыве спешном,
напрасным делом разрешил остаться
бродяге в срубе. Шел бы, к местным лешим.
Неблагодарным…, в доброте стараться.

«Ты не спеши, отец родной, ругаться».
Как будто чувствует, что перегнул со смехом.
«Давно отвык я в простоте смеяться.
Не все дороги венчаны успехом.
Не лгал я вовсе. Отчим домом мне
служил и служит край земной по кругу.
Нет мне препон, и пограничья нет
Как нет различий ни врагу, ни другу.
Едино все. И в этом — истин соль.
Кто, кроме нас самих, придумал грани?
Кто породил запрет, как сердцу боль?
Не траться на придумки да гаданье.
Я, сам отвечу. Сами убедились:
что должно, что не должно в сроке жизни.
Но прежде чем в запретах утвердились,
и в злом страданье, и в печальной тризне
насытились до края. Так уж вышло.
Чтоб знать, где зло, то нужно зло свершить.
Ведь как бы ни рядились в слове пышном,
всё не желали, чтоб от сердца жить»

Не слишком-то оборвышу подходит
сметливый ум. А слово – приворотом….
Да поиск несуразностей в подходе
на спрос мой пуст. Хоть странным поворотом
звучат рассказы пришлого скитальца,
но ведь не сыщется, ни злости, ни обиды.
Ни грустных нот блаженного страдальца…
Вот разве, внешность. Не для слабых виды.
«Что ж, так и бродишь, босиком да в дырах?
Глядишь, и хвори не заставят ждать.
Нет, не о том я, чтоб беситься с жира.
Но ведь года…. Чтоб блажи угождать
стараться смолоду, оно, понятным делом.
А старикам, не по уму стремленье.
Душой ты может, млад, но, ведь не телом.
Для склона лет, дороги – утомленьем»

«Ступать к началам, мыслишь, утомленьем?
Видать, совсем измучила судьбина.
Присядь на лавку, сказ мой утоленьем
едва ль послужит…. Но, быть может, сгинут
иных неясностей бездонные прорехи
в твоей душе. Вот, ты о старых вспомнил.
Мол, не для них от странствия потехи.
Остаток лет лишь бренностью наполнил.
А в ожидании намеченного срока.
предначертал стезе удел прискорбный.
Мол, все так жили. А с веленьем рока
судиться – смех. То, лишь безумец спорый
затеет с начертаньем данным свыше
вступить в заранее проигранную тяжбу.
Понятно, в общем. Слышим то, что слышим.
Да и живем лишь тем, как карта ляжет.
Но вот, что я скажу тебе сейчас.
Вся предначертанность и сроки, сущий бред.
Условный день, и год, и даже час,
исток бесчисленных невзгод и тяжких бед.
Да и не больше. Что, не в силе верить?
Диковинным звучит теперь мой глас.
Как верить в то, чего нельзя проверить,
да не узреть на собственный свой глаз?»

Вконец запутал. Вот уж балабол.
Причем здесь сроки, времена, да старость?
Вон, топчет в грязь намедни мытый пол,
а все туда же… прожитость, осталось….
Уж лучше бы поведал мне про разность
что по всему встречал не в редкий случай.
А слов неясных пустоту да праздность
себе б оставил. Так-то было лучше б.

Нет. И не мыслил перерывов сделать:
«Вот ты скажи мне, добрый человек.
Где в небесах лежит черта предела?
Где, тот же ветерок, прервет свой бег?
Условность сотворенных ощущений.
Как вроде все — в началах и концах.
Чтоб с верой в неизбежность завершений
всечасно помнили про смертного гонца.
А впрочем, хватит всяких философий.
Тебе ведь, грешным делом, без различий,
что дальше сбудется. И спрос твой не особый
к иным суждениям об истинном величье.
Мы, большей частью, все хвалу поем
словам безздравным, между тем зловещим:
«Пророков нет в отечестве своем».
И пятимся, коль вздумал вестник Вещий
понятным словом разъяснить про суть,
и указать на ложность толкованья.
Ты уж, за слог, меня не обессудь.
Не схожий он с пичуги воркованьем».

Нагородил – в три дня не разгрести.
Еще и извиненья, как насмешка.
Пора уж разговор к концам свести,
не то, в мудреных рассуждений спешке
умом подвинусь. И пиши, пропало.
И надо ж было столько верст отгрохать,
чтоб приключилось, нет, скорей, напало
несчастье встречи с этим вот пройдохой.
И будто приготовленным на случай,
оборванный мыслитель шлет ответом.
Я уж обмолвился, сей день, совсем не лучший.
Но чтоб такое… и не мыслил. Нет.
Я, правда, наперво его спросил зачем-то,
мол, ты, небось, в пророки записался?
Наверно, спрос пришел лукавством черта.
Ну…, и пришелец вволю расстарался.

«Пророчество. Толковей – сказ, о роке.
Иным наречьем, о судьбе людской…
Предписанном для всех и вся уроке,
как жизнь построить в суете мирской.
Нет, добрый человек. Я — не пророк.
Во всяком случае, для всех людей на свете.
Я ведь ответственен за свой лишь только срок.
Лишь мой урок понятен мне да светел.
Для всех иных…? Вот каверза, какая.
Слова бросаем, но, чтоб вникнуть в смыслы
мысль не торопим. В сути не вникая
насорим всласть, а понимать — не мыслим.
Что, о судьбе? От воли да желанья
твоих зависит. Тут, и спору нет.
Что жизнь вверяем страсти на закланье,
в том сами вины. Вот и весь ответ.
Кто может предрекать, чтоб без насилий,
а хоть твоих, а хоть стоящих подле?
Кто, кроме Бога, наделен всесильем?
Кто сдюжит в деле непростом да подлом,
коль сами же не станем им подмогой?
Хоть стоя в стороне, лишь промолчим.
Про Страшный суд, ты лучше уж не трогай.
Да о Господнем гневе помолчи.
Там нет, ни гневности, ни кары беспощадной.
Придумки все. Поди, теперь, проверь.
А все поповские дела, лишь вой площадный.
Тебе решать. Хоть верь мне, хоть не верь.
Предречь запойному от зелья смерть, не сложно.
Предвидеть в бранях – павших, нет натуги.
А пояснить, где правый путь, где ложный,
лишь сам сумеешь. И не в помощь други.
Вот вроде все, о чем в предначертанье.
Коль хочешь, пусть пророчеством зовется.
Подобьем жалостным — цыганское гаданье,
на торжищах под Святки отзовется.
Запомни лишь одно. Всё, от тебя.
И только от тебя…. А Бог поможет.
Пусть мысли эти ум твой теребят.
Быть может, разобраться в чем-то сможешь»

© Владимир Дмитриев