Нехоженой тропой

Давно нехоженой тропою
(давний сказ)

Давно не хоженой тропой,
случилось как-то по весне
мне путь держать. Лишь конь со мной
при свете солнца и луне,
делил и радости, и горе.
Под мерный перестук подков,
горячий нрав свой на запоре
держал до срока. А покров
его попоны златом шитой,
в открытом поле, за горой,
и мне — надёжною защитой
служил ненастною порой.
Селенья малые глухие
вдали от сует предо мной,
открыты солнцу и стихиям
вставали редкой чередой.

Темнеет. Ночь крылами машет.
Призывом звёздным шлёт привет.
Среди лесов да буйных пашен,
застигнут таинством примет,
треножу скорый ход гнедого.
Ступив на серую ковыль
гляжу на дальнюю дорогу,
что в сумрак сквозь ветра да пыль
бежит, скрывая за пригорок,
где поворот, где хляби топь.
А в тихом логе — звонко, споро,
лесная птица сеет дробь.

Кострища пламенем согрета
и бренность тела, и душа.
Мне не понять его секрета.
Взираю молча, чуть дыша,
на волшебство безумной пляски,
и знанье ведьм да ворожей
в сравненье с ним — негожей сказкой
скользит в мерцании огней.
В сиянье лунном зреют звёзды.
Лишь чёрным призраком во тьме,
и дуб, и дальние берёзы
фигурой странной тянут мне
листвой зелёною укрытых
ветвей извилистых черёд.
А где-то, тьмой от взора крытый,
метнулся в тёмный небосвод
ушастый нетопырь. Иль может…
то демон, крылья распрастав,
мне душу знаками тревожит,
веленьем тёмных сил представ
перед моим усталым взором
напоминаньем о былом,
когда в своём решенье скором
я покидал родимый дом?!

Чу…! Топот конского копыта
вдруг нарушает мрак да тишь.
За далью суть причин сокрыта.
А в полной тьме не разглядишь,
кто сердцу сонм тревоги шлёт,
да близит вестника развязки.
Вот, птицей битой метко влёт,
застыл и скачь, и скрип коляски.
Уж рядом, руку протяни….
Я в рост встаю, всё позабыв,
да шаг чужой, что жизни дни,
всё чту прилежно. На обрыв,
тот счёт сознание моё
ведёт поводырём от страха.
По жилам кровь напором бьёт.
Пред взором, чёрный крест да плаха.

Встаёт из тьмы чужая тень.
Не светочем, но покрывалом
луны сиянье. Ночи сень
укрыла мраком небывалым
земной и неземной предел,
и странный ход иных явлений.
Быть может — в сущем передел
намечен скорым проявленьем
безвестной тени? Кто таков
сей гость незваный в позднем часе?
Дружина серых облаков
в миг стелет небо по согласью.
Да застит напрочь лунный свет.
С небес застывших шлёт ответ:
Что поздно всё. Надежды нет,
ни в мире сём, ни в знанье Вед.

Костёр — светило, луч надежды,
горит, на глазе отражаясь.
Но в мыслях положений прежних
уж нет теперь. Переминаясь
с ноги на ногу. Молчаливо
взираю на посланца. Жду.
Не мысля боле быть учтивым,
на рукоять меча кладу
ладони твёрдую решимость.
Вперёд ступаю не спеша.
И в лика чёрного незримость,
протяжной лёгкостью дыша,
степенным словом шлю привет:
«Какими нуждами иль роком,
ответствуй, молодец, мой свет,
ты прибыл нынче поздним сроком
в сие пристанище…? Не мыслю
забавой почитать твой путь.
Какие забот, какие смыслы
придержит странствий долгих суть?
Ответствуй, не таясь в рассказе.
Хоть ночи коротки теперь,
и первый солнца луч-проказник
уж скоро в день откроет дверь,
нам хватит срока, и поверь…
расспросами твой слух тиранить
не стану. Знает даже зверь,
сколь больно слово может ранить…»

Молчит. И должно не ответит
приветным слогом на привет.
По сердцу чёрным цветом метит
дурных предчувствий горький след.

Но вот и голос: «Не старайся.
Черёд словес попридержи.
В ином стремлении признайся…
От страхов, верно, весь дрожит
души предел в слепом смятенье,
кого теперь перед собой
ты зришь негаданным явленьем
в завесе темноты ночной?
Напутствую тебя изгнанник,
пророча встречи нашей след:
Коль станется рассветной ранью
тебе увидеть солнца свет,
и возчик смертного итога
в чертоги вечного молчанья
под утро на разбитых дрогах
твой хладный труп везти не станет…
В тот час, желанием моим,
прознаешь ты удел открытий.
В земном движенье дней незрим,
от взоров множества сокрытый
удел тот вещий. Знаком тайны
и удивленьем сил безвестных
питает разум не случайно,
но дивной для незрящих вестью».
Ступает с лёгкость вперёд
не то, пророк, не то, предвестник….
А по душе когтём дерёт
пугающей для взоров вестью
виденье стати предержащей
рассказов странных непролазность.
Луна сквозь облачные чащи
сияньем бледным землю дразнит.
Средь кроны дев-красавиц сосен
слепой старик — ушастый филин,
вздыхает гулко. Звук несносен
тот слуху нынче. Да противен
в слиянье злом со сказом гостя.
Ход мыслей в железа затиснут.
Неспелой виноградной гроздью
в сознанье обречённом виснут
то жуть, то домыслов черёд.
А время, будто бы застыло.
Вновь речь свою ко мне ведёт
рассказчик чёрный. Ветром стылым,
с низин болотных веет вдруг,
висок вспотевший отмечая.
Мой конь, мой добрый верный друг,
тревожным храпом отвечая,
ведёт лиловым глазом в бок,
прядёт ушами, крупы дрожью…
Тесьмы невидимой клубок
плетёт копытом, хоть стреножен.

«Изводит мысль твою незнанье.
Моих явлений суть страшит.
Добром их честь, иль наказаньем,
не можешь ты теперь решить.
Не жги свой разум. Всё, пустое.
Занятье праздное, поверь.
Неужто, мыслишь, нынче стоит
в ответов замкнутую дверь
бить кулаком, когда разверзлись
перед тобой в полночный час
смешенья времени и мира,
где сил великих вещий глас
готов пролить в твой разум тёмный
чудесных данностей уменье?
Про дух желаний неуёмный,
средь хаоса людских смятений,
мне ведомо с времён неблизких.
А в страсти властвовать да править,
вы так усердны, что на риски
и жизни срок готовы ставить».

Ну, полно…. Небылиц рассказки
приветны малым детям, разве.
От всяких пришлых злые сказки
в желанье похотном да праздном
мне слушать не пристало здесь.
И почитать сей бред за явь,
чтоб на себе печати несть
безздравий подлых. Нет, оставь
свои потуги, гость незваный.
Сыщи иного. Хоть и он
в сказаний грохот барабанный
едва ль уверует. Смешён,
хоть и не прост твой слог, приметен,
да дивных сочетаний он
числом немалым переплетен,
а всё одно, поверь…, смешён.

Едва помыслил, знак ответный
пришелец странный шлёт тотчас.
Сквозь ночи полог неприветный,
в убранстве огненных прикрас
летит по небу колесница.
Гнедой, почуяв, громко ржёт.
А память сказки-небылицы
в груди тревогой страшной жжёт.
Как не поверить. Глазу больно
от яви огненной десницы.
В пространстве чёрном да привольном
в испуге мечутся зарницы.
Притихло всё. Округа внемлет
приветствием безмолвным знаку.
Хоть может, и притворно дремлет.
А по невидимому тракту
всё ближе, ближе стук колёс.
Уж жаром пышет на ланиты….
На трав душистых тихий плёс
видений огненных копыта
ступают ровным перебором,
вмиг замирая волей длани,
простёртой к ним в движенье скором
владыкой знаний и желаний.

«Садись, изгнанник!» — голос властен
быть может и над миром так же.
Страшащему веленью страсти
мой дух отпор в ответ не кажет.
«Теперь – вперёд! Нам срок отмечен.
Хоть путь пределами не венчан,
а ход времён в пути том вечен,
нам должно уберечься встречи
с лучом рассветным. Только он,
от Солнца силой наделён
помехой истиной да властной
в движенье том служить пристрастно»
Взлетает к небесам обратно
упряжка огненных стихий.
Вещает сердце — что возврата
из странствий дальних и лихих,
быть может, не сыщу и вовсе.
От мысли той густая проседь
мой волос буйный серебрит.
Да злой тоской душа болит,
слагая происшествий лад
в черёд небожеских наград.

Земля незрима, хоть открыта
на дали четырёх сторон.
Не слышен храп и стук копыта.
А сбруи красной перезвон
хоронит в темноту небес
волшебник гость. А может… бес.
Но вот из далей возникают
свечений пламенных мерцанья.
Последним звуком умолкают
надежд да чаяний звучанья.
Средь бездны темноты ночной,
в безумстве плясок бесконечных,
сквозь дикий рёв и жуткий вой,
просвечен образ человечий.

«Воззри изгнанник! Без укора.
Содом да страстная Гоморра…
Предел людских творений. Врата
в чертоги сонмища разврата.
За ними блеск людской гордыни.
Средь жара огненной пустыни
стремится в бездну небосклона
перст-башня града Вавилона,
всесилию богов грозящий.
Чуть далее, животворящий
для страстности чревоугодий
от данных миру плодородий —
застолий да пиров черёд.
В стремленье ставит наперёд
позыв животных ублажений.
Иные знаки положений,
отличных тем, что в сроке давнем
сочли краеугольным камнем
теперь он шлёт для всех сословий,
не зря и доли прекословий.
Но вот ваш главный ход в открытьях.
Воззри на сих пространств покрытья.
То не природной воли данность.
Не чародействий скрытных странность.
То выдумка людских смятений
в пути постылых повторений»

С небес холодных колесница
парит к земле усталой птицей.
И взору, в мерном приближенье,
открытьем — равным пораженью
ударом молний тысяч раз,
в полях земных, сколь хватит глаз,
недвижность человечьих тел
предстала данью чёрных дел.
«Война, читай — смертоубийство».
Глас гостя в злом беззвучье виснет:
«В междоусобье нрав неистов
в родах людских. Лишь только свиснет
разбойный клич, зовя в поход,
как тем же часом весь народ
готов, не мысля лишним днём,
играть со смертью, что с огнём.
Презрев и страхи, и напасти,
предать себя убийства страсти».

«Обратно правь…!» — слетает с уст
моих, отбеленных мученьем.
Под осью колесницы хруст
костей раздробленных движеньем.
«Проклятый призрак! Кто же ты?
Явленье ада, демон вещий…?
Безликий сланник темноты.
Пришелец из страны зловещей.
Зачем из сундуков забвенья
ты мечешь непристойность в свет?
Те виды, что цепные звенья,
набатом зла звенят в ответ.
За что, безжалостный пророк,
казнишь меня виденьем жутким?
Великий предсказатель — рок,
не смел играть столь злую шутку
ни с кем из живших под луною,
да солнца благосклонным светом.
Кем послан ты, вершить со мною
сих мук черёд? Уважь ответом,
но не мытарь души безвинной.
Прознать хочу. Уж, всё одно —
умру ль теперь, безвестно ль сгину,
разбившись о забвенья дно…».

«Довольно!» — хладом вновь взметнул
под звёздный полог глас пришельца.
Незримый ветер с гор подул,
сквозя, что в доме погорельца,
под сердцем страждущим моим
одной лишь мыслью — возвращеньем.
Но спутник мой, хоть мало зрим
в обводов огненных вращенье,
вещает твёрдостью словес
сродни булавам харалужным.
Как будто сквозь дремучий лес
бреду путём чужим, ненужным
теперь я, вовсе не приметив
былых умений немудреность.
Быть может, первый раз приветив
проезжих трактов протореность.

«По памяти к истоку встречи
вернись изгнанник, не спеша.
Припомни слово в слово речи
что я держал. Где чуть дыша,
ты сказ про силу, что наградой
прибудет всякому, кто есть,
на слух свой принял как отраду.
Что ж мыслишь нынче горечь несть
от виденных картин ужасных
людских безумства да забавы?
Не тщись в стенанье понапрасну.
Яви в ином желанье здравый
стремлений пламенных черёд.
Теперь, в великом исполненье
открытье данностей грядёт
одним лишь властным повеленьем
моей желанности, и слов
замолвленных суровым гласом.
Что силой неземных послов
наполнят дух твой тем же часом,
да отдадут бразды правленья
людской толпой — в твою утеху.
А всей Природы проявленья,
подобны жалобному смеху,
предстанут в равенстве безликом
с твоею силой править суд.
Та власть — душистым базиликом,
полнит тщеславия сосуд
в душе, познавшей дань вершить
судеб людских итог – веленьем.
От прихоти…. Чтоб насмешить
свой нрав, хоть странным удивленьем…»

«Молчи, злодей!» Уж колесница
к знакомым чащам подлетает.
Твержу себе, что всё — лишь снится.
Остаток страхов разом тает
в душе и сердце потеплевшем,
от яви новостью бодрящей
на горизонте просветлевшем:
что вот, уж скоро день обрящет
под солнцем место сроком спешным.
И всё в округе нынче спящей,
лишь пробуждением успешным,
полнит желанностью творящей.
Вдыхаю запахи приволья
едва стихает стук колёс.
Как из дурманного застолья,
на трав зелёных тихий плёс
ступил из плена колесницы,
и молвил в призрачную тень,
излившей страхов вереницы
в души моей уставшей сень:

«Пришелец…, я признал твой лик.
Хоть под плащом ты срок таился.
Ты возвестил — что всем велик.
Что всяк безвольно покорился б,
из нас, живущих в мире тесном,
твоим дарам, несущим данность
достоинств, разве что — небесных
Богов иль духов. Эту странность
оставь теперь на утешенье
своим тщеславиям да нуждам.
За дерзкий слог прошу прощенья,
но, мне сей дар, совсем ненужным
уж нынче видится. Да вряд ли
в пути, что в будущность уходит,
далёкий, близкий дней тех ряд ли,
он пониманий не находит.
Я не забуду – верь, пророк,
назвать для всех твою личину.
Мне ведомо. Она – порок.
И хоть теперь ещё не сгинул
ты меж людей. Но в скором сроке,
когда на души снизойдёт
желанье в Веры смысл глубокий,
всё знанье о тебе уйдёт.
Рассыплется на тлен и пепел
да в землю с водами сойдёт.
И в месте том весной приветной,
росток зелёный в мир взойдёт.
Спеши, теперь же. Светоч всходит,
даруя миру новый день.
Ночная сила прочь уходит.
Ведь ты – лишь тень, косая тень
ее причудливых видений.
Безликостью своей страшащих,
ну, разве тех, кто впал в смятенье.
чуть заблудивши в диких чащах».

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 151. Ежедневно 1 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.