— Что с нами происходит, объясни…,
спросил он, и присел на стул напротив.
Не первый год уже дружили с ним,
и друг о друге всё узнали, вроде….
Но, как сказал мудрец, душа — темна.
И здесь я убедился лишний раз,
что между видимым и явью есть стена,
что кроет истину от посторонних глаз.
— Я, вот о чём…, — опять продолжил он.
— Ведь все мы, в общем, и не так уж плохи.
Ты знаешь я не праздный пустозвон,
чтоб разглагольствовать и сыпать ахи-охи,
лишь для того, чтоб просто поболтать,
иль добровольно записаться в демагоги.
Я не стремлюсь стенать или роптать,
кляня бессовестно и дроги, и дороги,
но всё ж хочу понять: как происходит,
что из пристойных, уважаемых людей,
подсуетившись в жизненном походе,
мы превращаемся в законченных …ей.
Прости за грубость. Ну, а как иначе
определишь того, кто без зазрения
лишь одного в безумной жажде алчет:
неся свой выбор будто озаренье,
переступить невидимые грани,
где от людской природы нет помина.
Где под животный визг площадной брани
с ревущим треском рвётся пуповина
связующая нас с святым заветом:
Сын Божий есть не зверь, но, Человек,
благословенный только белым светом
сиять в пространстве отведённый век.
Прости меня за столь высокий слог.
Тем боле, что не мною он придуман.
Хотел я выяснить, но видимо не смог,
как, чёрт возьми, и кто из нас удумал,
путём совсем нехитрых вычитаний,
направить вспять всю силу эволюций?
Пойми меня, не хором причитаний
над брякнувшим об пол разбитым блюдцем
пытаюсь я финалы сослагать.
Хочу лишь рассудить от здравой мысли,
где нет и малого желания солгать:
зачем скатились мы ко дну иных бессмыслий.
Мне тут недавно объяснить пытались,
что все мы, по природе, половины.
Какими были, мол, такими и остались.
Что мол, попы, буддисты да раввины,
все подтвердят — животный зов и дух
сидят внутри нас поровну от веку.
А то, что светоч от души слегка притух,
сказал мне некто, тронув пальцем веко,
бедой не назовёшь. Бывало хуже.
Возьми хотя б войну, иль тот же мор.
Уж так выходит – мир с бедою дружен.
Мол, в грешниках, мы с самых давних пор.

Он встал со стула. Ворот на рубахе
движеньем нервным быстро расстегнул.
Припал щекой к столу, как равно к плахе.
Вновь поднял взор, и словом рубанул:
-Первосвященники Христа распяли, верно?
И сколько раз не вспомним их деянья,
то непременно, словом злым да скверным
«украсим» их в убийцы одеянья.
-А если землю распинаем в каждом дне,
то это, по каким «заслугам» мерить?
На то, что скажут, что судить не мне,
что ты не пожелаешь мне поверить,
я — ни обид, ни зла таить не стану.
К неверью нынче стоит привыкать.
И вывод мой сочтут совсем уж странным,
за то, что он сподобился взалкать
о простоте финалов и начал.
Не злись, что не во всём тебе понятен.
И сам я долго думал и молчал,
покуда череда из белых пятен
скрывала в мари суть иных причин.
Да и сегодня не во всём я дока….
Ведь к «Почему…?» не подобрал ключи.
Лишь на тропу ведущую к истокам
успел ступить. И то, один лишь шаг,
где разобрался с тем единым мигом,
где каждый для себя тогда решал:
почить навеки в искушения веригах,
или избрать от здравой мысли путь.
Я объяснюсь, ты погоди немного.
Лишь об одном попомнить не забудь:
у каждого из нас своя дорога.
Есть в нашей жизни не один пример,
где обстоятельство, востребовав решенье,
не чтит абстракции иль призрачных химер,
но лишь конкретность в нашем отношенье.
Как часто попадаем в положенье,
где укрывая искренность в жеманства,
лишь снисходительно простив неуваженье,
мы порождаем безграничность хамства.
И вот пример совсем уж не отрадный.
Он, к сожалению, и сплошь, и рядом жив:
в нём, не замеченная (вроде бы) неправда
перерастает в откровенность лжи.
Самоуверенности раж… какая проза,
нам видится лишь милым хвастовством.
Ведь недосуг додумать, что угрозой
в ней с самодурством близкое родство.
Всего не перечесть…. Лишь завершу
одной из главных граней Рубикона.
Хоть всякий раз ответом, слышу шум,
что главным в ней, не нарушать закона.
Зловонный дух болот непроходимых
за гранью той от оправданий лживых,
ведь там от поиска вещей необходимых
ползём мы в бездну пропасти наживы.
Ты возразишь мне… всё мол, эфемерно.
И грань условна, те же рубежи….
Что мол, де, гнёт судьбины непомерный
суровой нитью в мой расклад подшит.
Что ж, может я и трагик по природе,
и даже белое мне в серость отдаёт?!
Но разве тот же поп не чушь городит,
когда бессовестно советы подаёт:
какая мол, ни есть, вся власть — от Бога.
По правой треснули, мол, левую подставь.
Я этих тем сознательно не трогал.
Я лишь просил — задумайся, представь,
ответь себе и мне: что происходит?
Какая сила движет нами в миг,
где наша совесть прочь от нас уходит,
и мы становимся почти, что, не людьми.

Я не ответил. В сумеречной мгле
сквозящего лишь холодом пространства,
подобно маленькой невидимой пчеле,
уставшей от бесплодных вечных странствий,
метался звук его последней фразы.
Стонал бродяга-ветер за окном.
Мерцали в чёрном небе звёзды-стразы.
И я подумал только об одном:
как выглядел бы этот бренный мир,
когда бы каждым из людских сословий,
был сотворён всего один кумир.
Без пышности ненужных суесловий
добытый из руины подсознанья.
Несущий в смыслах благостную повесть.
И чтоб наградой слыл, не наказаньем.
Кумир, с простым определеньем… совесть.

© Владимир Дмитриев