сказ-шутка
Так случилось, что тут скажешь, собрались погожим днём,
мельник (ростом с царску сажень), дьякон, стряпчий, под плетнём.
Стряпчий, в общем, был проездом, направляясь к дальней веси.
С воеводою уездным некогда служили вместе,
вот и завернул для встречи, вспомнить о былом с охотой.
Но уездный был далече, занят псовою охотой.
Мельник вроде как намерил, пользуя удобный случай,
стряпчего пытать о деле, испросив о всём получше.
Но видать, что не судилось о желанном разговляться.
Потому как вдруг разлилось, стало в небе проявляться
диво дивное, виденье. Дьяк присел от страху даже.
Да и мельник, зря за тенью, беспокойство всяко кажет.
А на небе, между тем, проступает образ странный:
Наперво, меж туч летел, застя сплошь земные страны,
то ли демон, то ли змей, что Горынычем все кличут?
Тут домыслить смей — не смей. Но, чтоб не внимать величью,
надобно не мыслить вовсе. Дьякон крестится, да с воем….
Мельник, шапку наземь бросив, будто с пчёл гудящим роем
бой ведя, руками машет. Стряпчий, всё-таки ж, столичный,
должен выглядеть чуть краше, сохраняя вид приличный,
ликом побелел до снега, да глазами страшно водит.
Ведь не каждым днём-то небо пляшет в странном хороводе.
Демон-змей меж тем, с небес, не спеша к земле слетает,
да взревев на весь окрест, у людей вопрос пытает:
«Дед мой прежде говорил, русский дух несёт над пашней!
Может, прежде и парил…. Нынче ж вымысел вчерашний
вижу в слове том далёком, зря как русич перевёлся.
Как его орлиный клёкот до конца в родах извёлся.
Где ж от витязей собранье, званное дружиной ратной,
что в полях весенней ранью, воротило вспять обратно
басурманина хазара? Нешто всё теперь свелось
к видам торжищ да базаров, где в чести обман да злость?
Что ж вы бороды стрижёте, лик босой щекой поганя.
В увереньях слепо лжёте в час рассветный летней рани,
что, мол, праведны в деянье, в Прави сея разрушенье?
Равно нищим подаянье, шлёте в требах подношенье.
Ни кудесник и ни волхв, вам теперь не служат мерой.
Всяк из вас теперь оглох, озабочен новой верой.
Ну, о пьянстве да кулачках, о срамной забаве с девой,
можно поминать лишь плача, как о страсти оголтелой»
Вот те на, смекает мельник, вроде и вступить готовый
в споры тут же, да не медля. Складно этот трехглавый
речи страстные ведёт. Кто бы мог помыслить прежде,
что не разорять придёт, а зачнёт журить прилежно
за забытость да неверье. Вот уж точно, век живи….
По всему видать, поверье можно править в новый вид.
«Ты, Горыныч не спеши…» — споры мельник затевает, —
«за чужого всяк решит, коль своё не задевает.
Разве ж Русь теперь по видам так уж сильно оскудела?
Разве ж так уж незавидна сила духа, крепость тела,
коей бит ты был ни разом? Может слишком долго ты
не общался с глазу на глаз с русским мужиком простым?
Нет, чтоб лишь лукавить даром, я, конечно же, не стану.
И чтоб дать отпор татарам, да чинить уроны станам
печенегов да хазаров, может силушки не хватит.
Но зачем, что для базаров мы лишь годны, слово тратить?
Может, иногда ленимся. Может, даже выпьем в случай.
Но, всё ж в вере коренимся — яйца курицу не учат.
А уж ящер и подавно. Ты уж не серчай, чтоб шибко,
но твоё явленье равно, или сходно, лишь с ошибкой.
Ты б летел отсюда прочь, чтоб не злить нас грешным делом.
Бед себе не напророчь, толк ведя об оголтелом….
Мы терпимы до поры. Но коль доставать ученьем,
можем всяческий порыв быстро превратить в мученья.
Ну, зачем ты к нам пристал, не спросившись, без подхода?
Было тихо, луч блистал, благом тешила природа.
Нет, ты взял, и всё испортил. Ну, как будто бы нарочно.
Не спросив ни «за», ни «против» занялся судить нас срочно.
Да таких как ты дружище, было столько, что не вспомнишь.
Только кто сказал, что ищет кто из нас какую помощь?
В общем, мой совет прими. Как тебе, совсем бесплатный:
не шипи и не греми. А скорее в путь обратный
возвращайся без задержек, не отсвечивая в тучах.
В будущем — помысли прежде: как бы сделать так получше,
чтоб не злить нас понапрасну, напрягаясь в лишнем тщанье».
Вот таким вот, словом красным молвил мельник на прощанье.
Змей немного помолчал. Развернулся для удобства.
Не ревел он, не рычал. Просто…, в лики неподобства
пыхнул яростным огнём, полымем в десяток сажень.
И осталась под плетнём пара кучек чёрной сажи.
«Что тут скажешь, так уж сталось» — поразмыслил он без спеха,
«Нет…, от храбрости осталось. Вот с умом, видать, прореха»
© Владимир Дмитриев