И всё-таки я жил. Пусть даже если
кому-то видится неверно и смешно.
Конечно проще, сидя в мягком кресле,
смотреть на жизнь в открытое окно.
Но мне казалось на чужих ошибках
учиться глупость. Где-то, даже вред.
Для каждого из нас судьбой пошита
своя рубаха. В том сомненья нет,
что сшитый для соседского плеча,
будь то пиджак иль старомодный фрак,
лишь видимую правильной печать
наложат сажею на твой житейский тракт.
Чужие ссадины и «шишки» не болят.
Болят, конечно, но… не для тебя.
Зачтутся правильными голос или взгляд
лишь те, что изнутри твой разум теребят.

А впрочем, ну его. Занудство философий
удобство ширмы для момента оправданий.
Нет ничего страшней — в последнем слове
звучать на вздохе тягостным роптаньем.
И потому – я жил! Смеялся, верил,
влюблялся и надеялся как все.
И даже счаслив, пусть в какой-то мере,
но был однажды. БОсым по росе
бродил в лугах рассветными часами,
алеющим закатам слал поклон
мчась по волнам на лодье с парусами,
под друга-ветра сладострастный стон.
Я видел, чувствовал, а тосковал порой
лишь об одном… родные сердцу дали
лежат теперь за сложенной горой.
И там уже не ждут, как прежде ждали.

Горшки не боги лепят, это точно.
Поступки правят тоже не они.
Но есть — одно. Незыблемо и прочно,
как звёзд мерцающих в полуночи огни.
Любовь к отечеству, стране, своей отчизне.
Пусть разнесётся шакалиный вой.
Но в час рождений и на братской тризне
любовь к отечеству – незримый часовой,
хранящий наши души от невзгоды.
Нет крепче веры взросшей на любви.
Свою любовь к России я сквозь годы
пронёс в душе, под сердцем и в крови.
Жизнь не кафтан, её не перешить.
Исправить прошлое любой из нас бессилен.
Коль не случилось жизнь свою прожить,
то попрошусь, хоть… умереть в России.

© Владимир Дмитриев