По весне за логом кедровым,
где и снег еще не растаял,
под безмолвным ночным покровом
егеря обложили стаю.
По раскладу давно привычному
рассчитались на номера,
и по окрику злому, зычному,
для людей началась игра.
На махах уходили волки,
вдруг поверив что в силе уйти,
только егерские двустволки
смертью встали на их пути.
Вот уж первой пала волчица,
приняв грудью стальной жакан.
Сквозь линялую шерсть сочится,
бьет на вздохе кровавый фонтан.
За мгновение все и случилось:
переярок, матерый, щенок….
Кровь на белом снегу парилась,
а над ружьями вился дымок.

Пили водку, добив подранка.
Ошалев от удачи такой,
похвалялись — теперь спозаранку
уж не слышать им волчий вой.
Только вдруг притихли, трезвея,
глядя в край где лежала стая.
Там, согнувшись над трупом зверя,
пацаненок громко рыдает.
Сельский мальчик, босой, без шапки.
По всему из села что рядом.
Морду зверя зажав в охапку,
всё глядел невидящим взглядом.
На людей он смотрел сквозь слезы,
гладя серую шерсть волчицы.
Стыл в ветвях одинокой березы
старый ворон пустой глазницей.
И на всхлипе, на детском, тонком,
опустив осторожно тело,
подняв вверх худые ручонки,
молвил тихо, совсем не смело:
— Вы скажите мне, добрые люди,
чем пред вами сей мир повинен?
Что ж вы губите всё, будто нелюди,
оторвавшись от пуповины….
Разве ж зверь сей виновник истый,
что порублен под корень лес,
нет ни трав, ни сосен смолистых,
и зверью не осталось мест?

Не промолвив больше ни слова,
лишь устало взмахнув рукой,
тихо брел средь стволов кедровых,
даже всхлипом не руша покой.
И застыли в молчанье суровом
протрезвевшие мужики.
Не противясь ответным словом,
волчью кровь обтирали с руки.
А над лесом привычным клином
потянул журавлиный строй.
Над затишьем лесных исполинов
птицы вновь возвращались домой.

© Владимир Дмитриев