Страга леса

Страга леса

Как умолчать о том, о чем наверно
неведомо людскому окруженью.
О том что кем-то и сочтется верно
немыслимым по мнений положенью
устроенном в привычном житие.
И все же я начну. С надеждой в сердце.
С желаньем скрасить наше бытие
созвучьем странных нот и дивных терций.

Случилось так, что в маленьком селенье
где и домов в достатке не отыщешь
чтоб правильным считать определенье
хоть весью, хоть посадом. Где лишь рыщут
по большей части ветры да дожди,
в один из дней весенней кислой хляби
малец родился. Спорить подожди.
Мне сказ вести по той морозной зяби,
а ты уж и с вопросом…. Дело верным.
Родился малый как и все доселе.
В мамани муках. Да и крик наверным
под покосившей и прогнившей сенью
родного дома слышал всяк кто рядом
был в час рождений подле ложа девы.
Всё как всегда. Ни в небе гром не грянул,
ни дрогнул лес. Лишь в крике оголтелом
вопил малец. От повитухи местной
прознали все кто за порогом терся
что всё в добре. Что впору квасить тесто
на пироги. Селеньем слух понесся
мол, вскорости на пляс да угощенья
с земным поклоном приглашенья шлет
девица-мать. Ретив в великом тщенье
народец наш на пиршества полет.
Век хороводил бы, конечно, если б смог.
Ну это так, лишь присказка не сказка.
Не о гуляньях повествует слог.
И мысль о пире вовсе не указка.

Текли по речке без задержек годы.
Малец взрослел. Старела подле мать.
Уж сколько раз скользил по небосводу
творец Ярило вряд ли распознать
дано простому. От наук не учен
возрос детинушка. Вот разве, что в уменье
на дудочке дудеть отцом приучен
был увалень. А так…, от праздной лени
слонялся по двору весь день-деньской.
Где камнем пташечку сшибет, где что подпортит.
Ходили слухи средь молвы людской
мол, не совсем в уме он, коль напротив
кого из местных вровень-то поставить.
Но это так… язык старухи чешут.
Ведь им, поди, всяк вымысел обставить
что правду…. Не моргнувши глазом сбрешут.

Однажды разгулялись непогоды.
Грозы такой давненько не видали.
Вот в той поре, в разгул самой невзгоды,
из непроглядной сумеречной дали
пришел в селенье странный чужестранец.
Ты спросишь отчего же так решили
что он чужой? Лицо…. И ранец, ранец
что для походов всем служивым шили
плече оттягивал. И ранец тот по виду
не с русского плеча, как не мостись.
И вот еще…. Иному не в обиду
скажи в лицо: «А ну, перекрестись!».
И сразу ясно. Здесь же — все иначе.
Не то от робости, не то от уваженья
никто из местных даже и не зачал
с привычного к проверке предложенья.
А пришлый не простой. Смекнули все
как он к воротам встал в глухом молчанье.
Лишь непутевый да хромой сосед,
издавши возглас схожий на мычанье,
рукой повел, мол, кто ты, обзовись…?
А незнакомец лишь сверкнул глазами,
и в миг сосед, взметнувши руки ввысь,
с раскрытым ртом на полуслове замер.
Не знаю кем иль чем влекомый тайно,
но только вышел отворять ворота
отец детинушки. А дом-то ведь не крайним
в ряду стоял. И как там, от чего там
но, выбрал чужестранец для постоя
не самый лучший в поселенье терем.
На домысле ответы мало строят.
Уж лучше в то что видим, в то поверим.
А видеть довелось лишь в час рассветный,
когда с зарей притихла непогода.
Из-за ворот на солнца луч приветный,
под взор томившего в неведенье народа
ступили двое. Сказ про чужеземца,
что шел не глядя стороной, но в дали.
За ним сутулясь, чуть дрожа в коленцах
спешил детинушка. Селяне увидали
и то как без слезы да причитаний
им вслед родители, к воротам прислонившись
глядели молча. Коих начинаний
решил сыскать к скитаньям пристрастившись
дебелый сын, ответ не знал никто.
Вот разве бабки, как и прежде в шепот,
сойдя в суждении на поминальный тон
всё больше схожий на гусиный топот,
пророчили по глупости худое.
Но что возьмешь с живущих лишь от слуха.
Досужий вопль не разольешь водою.
Да на роток платок кривым старухам
уж не накинешь. Пусть друг дружку тешут.
Глядишь, в словесном соре глянет свет
от правды звуком. Всякий вздор замешан
как не крути, на быль из прошлых лет.

И снова минули в былое времена.
Ушло в сырую землю поколенье
что в памяти хранило семена
от прежнего порядка да ученья.
Состарились и те кто проводил
беднягу сына в дальнюю дорогу.
Хоть боль разлуки срок не укротил,
но в душах замирились понемногу
и нынче лишь вздыхали да глядели
на пыльную дорогу, что к селенью
широкой да ухабистой постелью
стелилась будто знаком к обновленью.
По третьим петухам в поре осенней,
когда жнивье в росе, а хлад туманов
хранит окрест под непроглядной сенью
где всё в смешенье яви да обманов,
к знакомым уж воротам подошел
усталый путник. Хмарь не позволяла
чтоб разглядеть пришельца хорошо.
Видать в тот час не всякому являла
неведомая сила дозволенье
чтоб сопричастно лицезреть приходы.
Засим и тайность в ходе появленья,
и скрытые за маревом подходы.
Пришедший путник не стучал, не звал,
лишь молча ждал чтоб вышли да впустили.
А может чуял, иль наверно знал
не мудрствуя в излишествах усилий.
Открыли и впустили. Вновь — без крика.
И вновь без слез, того же причитанья.
Как в прошлом в перехожие калики
свели дитя. Быть может в тех скитаньях
давно уж сгинул увалень в далечах?
Коль так, то жаль. Вреда ведь никакого.
Когда детишки… в жизни всё же легче
брести по старости к последнему порогу.
Ан, не о том…. Про то кем был пришедший
немалый срок сам староста не ведал.
А ведь в порядках — всякий в весь вошедший,
во двор где властью прозванный обедал
обязан был явиться в тот же час.
Но пришлому видать не до порядков.
Не новью. И у нас-то ведь подчас
не всякий овощ вровень с всеми в грядках.

С тех пор и понеслось. Покой да тишь
сменились в веси страхом да волненьем.
За всем что вдруг стряслось не углядишь,
но кой о чем скажу по дозволенью.
Вот наперво. В селенье с давних пор
велось для всех да делом уж привычным,
не закрывать ворота на запор.
Хоть волчий вой морозящий да зычный
порой и долетал из дальних мест,
но случаев чтоб волк проник в подворье
не числилось. Храним от бед окрест.
Как впрочем и простыл помин о воре.
Но нынче будто сговорились все —
хоть ночь, хоть полдень, поводом не служат.
Теперь без исключений всяк сосед
через забор с иным соседом дружит.
Про птиц…. Про тех, что воронами кличут.
Нет мы не дикие и слышали не раз
как в синем небе журавли курлычут.
И друг соловушка не разом тешил глаз.
Но только воронов доселе не видали.
Чтоб по плетням рассевшись в час зари
сии пришельцы будто что-то ждали….
Мне старый дед намедни говорил
что ворон – не к добру. Примета злая.
Мол, в мир загробный ворон этот вхож.
Смотри, и псы в дворах совсем не лают.
А ночью воют…? Будто в сердце нож
те повести и мне, и даже братцу
что с супостатом в бранях был не раз.
Он и с медведем сладить рад стараться.
А тут гляжу, на двор не кажет глаз.

В один из дней случилось местным ловчим
на заимке в лесу ночлег устроить.
Сошлись к костру без всяких проволочек,
да ну рядить сколь волчьи шкуры стоят
теперь на ярмарках. Ведь живы лишь от лова.
Для пашен мест в краю не по достатку.
В лесной тиши да в темени, для слова
раздолье. Хоть в ногах гудит с устатку.
В чащобе треск? Примолкли мужики.
Кто знает, может леший подле бродит?
Холодный ветер вдруг донес с реки
как шелестит камыш у мелководий.
И снова треск. Но нынче ближе, четче….
Весь сон из мысли испаривши разом
неясный звук недоброе пророчит.
А доезжачему от нерва тик под глазом
уж селит в спешности. Луна и не плывет.
Застыла, будто зрит теперь в раздумье
кто ж там балУет так, что душу гнет
пропасть в тенетах страшного безумья?

Немая тень на край поляны встала
под серебро от лунного сиянья.
Ни возраста, ни чина не пристало
в ней разглядеть за темени влияньем
да черными одеждами, что крыли
недвижность стати что вдали застыла.
Волнений духи мысли в мрак укрыли.
А страх за жизнь что хоть и чли постылой,
вдруг льдом сковал и плоть, и скорбный дух.
Не в шутку оробели мужики.
Казалось что и блик костра притух
от яви странной. Только мотыльки
ночной поры, в беспечности кружили
по краю полымя от жаркого кострища.
Да кроны древ как будто ворожили.
Рука по умыслу легла на топорища
у множества из тех кто встал на роздых.
А как иначе…? Ведь не разобрать
кто селит в души холодом морозным.
Кто чтит что может всласть озоровать,
да не спросившись должных разрешений
постой усталый явью беспокоить.
Бедой сквозит от тайных совершений.
И нет от памяти, чтоб сердце успокоить
примет из прошлого. Не вспоминал никто
чтоб среди ночи здесь в тиши прохладной,
вот так, без спросу вдруг являлся кто
в луны сиянье. Будь она неладной.
Уж нерв не в силе выжидать развязки,
а глаз слезит от пристальных воззрений.
И бег от времени, что путь болотом вязким
течет в безмерности под шорох подозрений.

Сипатый голос…. Будто век в простудах
его хозяин прибывал доселе.
Но не удел, чтоб тщиться в пересудах
про голос нынче. Слог постели стелет
совсем не мягкие да нежные для уха.
Уж явным делом — сказ ведет безвестный,
что прожил жизнь не только лишь от слуха.
И нет уж разности, из пришлых он иль местный.

«Без всякой требы вам, смешные люди,
искать защит от топора да ружей.
В затворе этих девственных безлюдий
ваш помысел про страх совсем ненужный.
Сей край лесной в напастях толк не ищет.
Он жив от первозданного завета
какой для вас, от знаний истин нищим,
не шлет понятья должного привета!
Не шлет он по простой совсем причине:
Вы позабыли в распрях — кто вы есть.
За сонм притворств да в зависти личине
схоронен мудрый толк. Кривая лесть
да ложь-лисица в ваших душах правят.
Хоть в том признанье вам не по нутру,
От чести спрос лишь смеху нынче равен,
и по делам судить — напрасен труд.
Однако… кончился в лесном краю разор!
Теперь здесь я, и страга, и опора.
Невидим глазу мой ночной дозор.
И белым днем. Но крепче нет запора
от ваших вероломств, чем сила тех учений
от коих я старанье придержал.
Защитой верной от людских мучений
они прибудут. Пуля да кинжал
служить подмогой вам не станут, верьте.
Нет силы бренной равной силе духа.
И нет побед, коль бесы мыслью вертят.
Уж я-то ведаю наверно. Не по слухам».

Молчали мужики. Сопели часто.
Но слов не молвили хоть и каким ответом.
Оно понятным…. Всяк частенько шастал
в лесном угодье в мареве рассветном,
чтоб взять за раз не только сколь и нужно.
Хватали в жадности, что не могли снести.
Все жилы рвали в тщании натужном
чтоб дикой твари больше извести
чем скажем, тот же и сосед задира.
Мол, нос утрем. Пусть уважает наших.
И путь рогатина, пищаль или мортира
служили люду в тех добычах страшных,
от горестей простых иль от стыда
в делах худых уныний не знавали.
Лишь мнилось, что проворен да удал
был всяк из тех кто средь чащоб сновали
в заботах о поживе. Ладно уж…
Не судящий, да не судимым будет!
Вопрос в ином. Сей самозваный муж.
Кто он, пророчащий в потоке словоблудий
запреты да проклятья прежним ловам?
Кем наделен устой законов править?
Ведь за его холодным твердым словом
сомнений в том, что он пришел исправить
от прежних неразумностей, не сыщешь.
Но как тут спросишь, коль язык – мочалом.
В пустом сознанье только ветры свищут
и нет от мудрости, чтоб послужить началом.
Взбрыкнул кузнец. От слова, но не боле.
Он с ловчими частенько в лес являлся.
От барщин царской грамотой уволен.
Засим в характере его и проявлялся
ретивый норов частых несогласий.
Не мудрено. Свобода дух пьянит.
Призвав в подспорье звуки громогласий,
не кроя жара пышущих ланит,
встает с колен, вперед ступает смело
да глаз прикрыв прищуром, произносит….
Пусть и нескладно, не совсем умело
звучат иные речи в громком спросе:
«Ты кто ж таков, чтоб посрамлять да править
от нашей прежней жизни незадачи?
Кем послан ты, чтоб быть при полном праве
журить наш сбор за поиски удачи?
Мы хоть и добрый люд да чтим приветность,
но задирать нас пришлым не позволим.
Засим, такая для тебя ответность:
Ступай-ка прочь! Лишь сам, по доброй воле
не мешкая в ненужных промедленьях
из наших мест. А то ведь…. Час не ровен
проучим так, что в памятных продленьях
попомнишь. И не раз. Тебе не ровней
быть может мы. Козлу медведь не пара.
Ну, это так… для шутки иль блезиру.
Ты время нынче не расходуй даром.
Ступай как велено…. И разошлись по миру!»

Молчаньем долгим лес не окропил
пришелец странный. Перст вперед направил,
на тех кто зверя по лесам тропил,
да странным слогом тихо слово правил:
«Медведь козлу не пара? Добрый сказ….
Быть по сему! В решеньях всякий волен.
Мой приговор не чти за ведьмин сглаз.
Он – наказанье за беспутств приволье!»
И в миг, тот край где встал кузнец громило,
под треск поленьев жаркого кострища,
туманов непроглядностью затмило
всё в точный цвет седого пепелища.
Рассеялся туман…. И возглас дикий
от у костра застывших в круг сорвавшись,
понесся в лес. А страх тиранил лики
чредой гримас. В виденьях разобравшись
узрели все, что там где был кузнец,
стоит живОтина с козлиной бородою.
На шее дивности, что горестный венец —
блеск колокольчика. Но бедному постою
от непонятностей концов еще не видно.
В том месте где явился к ним безвестный,
тираня взор своим ужасным видом
восстал медведь….
Лишь шорох бессловесный
под сучьев треск средь топота сапог
и громкого от трудности дыханья.
Бежали ловчие. Быстрей чем, скажем смог
бежать косой от лисьего исканья.

Про кузнеца никто не знал с тех пор.
Вот только дед беспалый, старый рекрут,
глаголил будто в дальний скотный двор
козел прибился. Мол, водил на реку
под вечер козочек водицы пить студеной,
а тут из чащ лесных да громко блея,
бежит тот самый…, цвета ночи темной.
Ну он и взял по доброте жалея.

Лет пять – чтоб кто, да по лесу скакать.
Хоть даже и по ягоду детишки.
Не то чтоб шкур в подворьях не сыскать,
но даже и простой кедровой шишки.
Срок минул, но однажды всё ж решились.
Не мудрено. Кормилец лес-надежа.
В хозяйстве без подмог дела вершились
совсем уж скверно в том краю таежном.
А лес и не узнать. В дубравах ближних
возрос орешник от плодов тяжелый.
В полянах тихих — бархатом недвижным
ковры из ягод. В буйных травах, долом,
куда не глянешь мелкий зверь снует.
И не таится в чащах с перепуга.
В движенье быстром деловых сует
и серый волк, и рыжая подруга….
Краса и царь лесов самец-олень
застыл у края, взор сведя на общность
людского хода. Ежик, старый пень,
лишь для порядка острием топорщась
прополз к валежнику узревши белый гриб.
А люд идущий и дышать страшился
волной от свежести струившей с дальних грив.
Лишь малый дитятко порою гоношился,
всё порываясь веточку сломать.
Но дедов взор в потугу внёс смиренье.
Да…. Что рядить. Сильна природа-мать
и в мудрости своей, и в возрожденье.
Народец долгим сроком не гулял.
Чуток того, чуток чего иного.
Да всякий раз в усердье прославлял
и лес, и край, и милости от Бога.
Затем по той же тропке в весь вернулись.
И долгим сроком хвастали соседу,
как нынче к доброму в чащобах повернулись
дела в тот срок, где человека следу
не место было. Ну, а сход примолк.
Да думу думал, не забыв той встречи
что ловчим выпала. Да выводила толк,
что хворь от безрассудства страхом лечат.

Наверно ты устал, мой друг-читатель,
от повести про жадность да беспутность.
Поверь, я сам не страстный почитатель
рядить о том где доброте, лишь скудность
отведена. Но трудно в пониманье
молчать о том, что уж немалым сроком
мы перестали обращать вниманье,
и миримся с изъевшим нас пороком.
Мне мыслится неверным этот путь.
Коль промолчать, то зло взрастет в приволье.
Ещё прошу. Ты только не забудь.
Пусть если даже со слезой иль болью,
но уподобься в деле страге леса.
Ведь коли иначе, то жизни нашей вольной
однажды край наступит повсеместно.
И мир предстанет лишь пустынной голью.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 130. Ежедневно 2 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.