Как-то в вечер воскресенья отворились двери в сени
терема, где шорник жил. Жил, особо не тужил,
потому как сбруйный мастер и в народе, и у власти
в уваженье да в почёте. Мастеров — на перечёте,
нет, не то, чтоб вовсе мало, но всегда недоставало
где ни взять, по всей округе. Удила, ремни, подпруги
надобно чинить, латать, чтобы мерин – злейший тать,
норов свой держал в узде при стоянках да в езде.
Да, так я теперь про двери…. Шорник уху не поверил,
встал, решив перепроверить, верным глазом всё измерить.
Мать честная…, на пороге, широко расставив ноги,
смехом на губе играя, нет, не невидаль какая…,
мужичёк в простом убранстве, видно из далёких странствий
воротившийся теперь, встал, не прикрывая дверь.
— На ночлег пустить не против? — в слов нехитрых обороте
нет ни требы, ни упрёка. Шёл по видам издалёка
щедрый на улыбку гость. А в хозяйском горле кость,
вдруг застряла при ответе. Мало ль кто на белом свете
ходит-бродит всяко разно, да ещё в обувках грязных.
Так чего же…, всех пускать, а потом всю ночь скакать,
проверяя, всё ль на месте? Правда, на груди вон, крестик
у непрошенного гостя. Да подвязок странных гроздья
с пояса его свисают…? Личность вроде не босая,
бородой схоронен лик, с виду вроде невелик,
ростом с измальства не вышел но, кто знает, чем он дышит?
— Разве что, в сарай пущу…. Красть там неча, уж прощу
коль к утру утащишь сено или старое полено.
Не серчай, чужой ты, пришлый. Потому, компот из вишни
предлагать тебе не стану. Больно выглядишь ты странно.

Вроде, правильно сказал…?! Страннику не отказал,
правду выложил на блюде, мол, не только с добрым люди
в дом приходят на постой. А домишко не пустой,
есть чего уворовать. Вон, хоть новую кровать
что намедни прикупил за деньгу, что не пропил,
а собрал в усердном рвенье, при трудах без всякой лени.
Только… что-то вдруг заныло, зачесался вдруг затылок,
ломота пошла по телу…? Глянул шорник обалдело
на просторную светлицу, чуть согнулся в пояснице,
заглянув под стол дубовый, осмотрел светлицу снова,
хлеб убрал подальше в тень. За порогом летний день
медленно сменила ночь. Свет зари умчался прочь.
Странник слова не промолвил. Видно не великой новью
для него звучал ответ, что в светлице места нет
для таких как он пришельцев. Смерив шорника-умельца
добротой искрящим глазом, медленно ступил к лабазу.

Ты уже наверно слышал про июль, когда над крышей
солнце светит так ретиво, что порой даёшься диву,
как же жар июльских дней — лес да нивы до корней
не сожжет или не спалит? Если б в ночь спокойно спали,
так ведь, нет…, жара и ночью давит землю что есть мочи.
Так и шорнику в светлице от жары совсем не спится.
Встал, порог переступил, из ведра воды испил,
в свет луны из дома вышел, посмотрел, как тяжко дышит
пёс цепной у конуры, холм земли вокруг нарыв,
глянул в сторону сарая, да и то, лишь глаза краем,
и… в секунду обомлел, став лицом как белый мел.
Спросишь, что успел увидеть или, чем сумел обидеть
взор хозяина чужак, пущенный за «просто так»?
Может правый городничий…, к чёрту, правила приличий,
коль чужие в дом попали. Оберут и терем спалят.
Глупый ор всегда сильнее. Иногда глядишь, синеют
в громком крике ни о чём, нервно поводя плечом.
Мы не станем, нам без требы криком беспокоить небо.
Хоть и есть чему дивиться. Вдоль сарая три девицы
у крыльца рядком сидят, шерсть на нитку теребят.
А вкруг них веретено, да как видно, не одно,
скачет, прыгает, танцует, резвым жеребцом гарцует,
вертится, чтоб нить свилась и в клубочки улеглась.
Тут и странный постоялец, лишь для виду подняв палец,
выступил из тьмы лабаза, на девиц не глянув раза,
лишь на шорника в упор, молча, направляет взор.
— В удивленье не притворствуй и в догадках не упорствуй.
Нешто раньше не случалось видеть, как рядно версталось?
— Да, но девицы откуда? Шерсть, веретено… покуда
жил, не видел, чтобы нитка завернулась как улитка
лишь сама, без рук ткачей. А веретено… бойчей
разве только местный дьяк или, вон, соседский хряк.
Кто ты, ты ведь не простой…? И ко мне ты на постой
напросился не случайно. Не готов делиться тайной?
— Не терзайся, тайны нет. Сложен, прост ли мой ответ,
но поверь, его услышишь, только первый луч на крыши
солнце красное положит, ночи тёмной срок итожа. –

Что сказать…, как было после, мы у шорника не спросим.
Если спросим, то ответа, как от горных круч привета
не дождёмся, не получим. Может, так оно и лучше…?!
Лишь одно сказал, причины бед в которых город сгинул,
есть итог людского действа, а верней сказать злодейства.

Мне один бродяга встречный, по годам давно уж вечный,
раз на роздыхе поведал, о давнишних этих бедах.
Мол, пришёл в посад прохожий, на бродягу непохожий,
попросился на постой. Вроде бы ответ простой
должен был звучать наградой, заходи, мол, гостю рады.
Ан, не тут-то, братец, было. Племя форточку прикрыло,
на засовы дверь покрепше, псы цепные хором брешут….
В общем, ото всех ворот дали гостю отворот.
Лишь один трудяга шорник запустил страдальца в дворик.
В дом войти не предложил, но в лабазе уложил.
Как потом оно случилось, тот рассказчик сделал милость,
пояснил довольно точно. Повторял слова нарочно,
чтобы я не перепутал — кто, куда, зачем, откуда…
Утром девицы исчезли. Может, под сарай залезли,
может где, и притаились, одним словом, растворились.
Но осталось лишь одно – за ночь сшитое рядно.
Поднял пришлый ту дерюгу, трижды повертел по кругу,
и закинул на посад, молча глядя в небеса.
В городке людей не тьма, но дворцы и терема
с давних пор везде стояли, закрывая лес и дали.
В миг, когда легло рядно, все они пошли на дно.
Терем шорника чуть сбоку, дальше — широко, глубоко
днём тем страшным поутру озеро возникло вдруг.
Плеск воды, камыш, кусты…. А посада след простыл.
День, который был вчерашним обозначен шпилем башни
что над водами маячит, правду горестную прячет.
При уходе странник молвил зря, как брег ласкают волны,
то ль завет, то ль завещанье, толи просто, как прощанье…?!
— Коль с добром посад не дружен, то зачем посад тот нужен.
Коль со злом нет сил расстаться, лучше в озере купаться.
Коль забыто напрочь знанье, что за всё есть наказанье,
нужен тот, кто будет вправе всем напомнить и поправить.

Молвят, шорник жив и ныне. Двор его никто не минет,
коли заплутал, иль сбился, да к ночлегу пристрастился.
Всем он радый и приветный. Дружит с главною приметой:
как аукнешь, так откликнет. Подскажи кому, пусть вникнет.

© Владимир Дмитриев