Расскажу вам нынче други о делах минувших дней
Поослабьте чуть подпруги у лихих своих коней
да садитесь поудобней, сказ ведь не в короткий срок
Где огульно, где подробней, но совсем, не как урок,
так…, потешной прибауткой поведу вам речь о том,
что, быть может и не шуткой станет мыслиться потом
Только, я давно усвоил – не навязывай…. Делись.
А на звук дурного воя, отвечай лишь словом «Брысь!»
В дальней веси, за горами, где и тракт-то – в удивленье,
где благая мысль о храме, мысль – не боле, в лет продленье,
мирно жил да поживал по годам смышлёный парень
Песни пел да хлеб жевал. Бабий сказ про страшных тварей,
что за дальними синим морем православных, без разбору
губят, сея страх да горе, гнал и отвергал без спору
Так случилось, взрос детина без мамани да папани
Лодью, в жаркую путину, дух речной разбил об камни,
и прибрал в тот час весь люд, что в той лодье находился
Редко, но бывает лют, тот, кто в слухах утвердился
как хозяин местной речки. Насмехаться, баловАть,
или в чём ему перечить, уж тогда несдобровать
всем, кто станет торопиться, хоть бельё прополоскать.
Ведь водица, что девИца – нужно холить да ласкать
Раз, под вечер летний тихий, на покрытом рябью плёсе
где проказницы шутихи, коих солнца луч приносит,
веселятся да сверкают, наш герой расставил сети.
Ставил в аккурат по краю. Поспешал, покамест светит
солнце красное. От лова жив в природе человек
Дар природный есть основой всякой жизни, кой-то век.
Справив дело сел на камень, отдохнуть решил немного…
В тот же миг, что на кукане, плёс-затейник лихо вздрогнул,
закружил водоворотом, равным смерчу в дальнем море,
а со дна, подобьем грота, весь в немыслимом узоре,
вдруг восстал, смущая взоры, в чёрный полог крытый лаз
Ветер с грив, порывом вздорным прослезил нежданно глаз
За спиной ночная птица вскрикнула недоброй вестью
Рыжей масти кобылица, будто марью, по полесью
пронеслась, умчавшись прочь. Дуб старик зашёлся скрипом
Сотню раз под нос пророчь, в убеждении великом,
что в придумки-небылицы склонны верить лишь старушки,
что рассказки, даже в лицах, твою веру не порушат…
Но, коль выдалось воочью лицезреть сплошное диво,
тут, хоть днём, а хоть и ночью, мыслишь ясно да ретиво,
осознав, что небылица – горький плод твоих незнаний.
И чтоб в страхи не свалиться, нужно чтить не наказаньем,
а разумностью приветной, всякий непонятный ход…
Вьюнош побледнел приметно, но притом, ступил в проход,
— Здравствуй, добрый человек! Проходи, я гостю радый, —
Наяву ли, в голове, слов говоренных тирады
возникают гулким эхом да уносятся в пространство.
То ль в сознании прореха, то ль от наваждений, транса
мыслит парень — потом кроясь. Взор по сторонам кружит
Естество, чуть успокоясь, между тем, слегка дрожит
— Не стесняйся, будь как дома. Сядь на камень, вон туда
Вижу, гнёт тебя истома от прилежности в трудах
Отдохни, здесь время терпит. Всё здесь придано покою
От шипов да всяких терний сей чертог навек укроет
— Мне не нужно, чтоб навек? Мне без терний даже скучно, —
молвил юный человек, в слов тесьме момент улучив, —
— Ты давай-ка покажись. Ни к чему играться в прятки.
Раньше я слыхал, кажись…, что чудес да див порядки
строят большей частью те, кто под солнцем жить не может
Шастать, вижу, в темноте для тебя сподручней тоже –
— Экий ты задира, друже…. А не струсишь увидать?
Может, штоф подспорьем нужен? Я могу тотчас подать.
Нет. Ну что же — вольным воля. Встану я перед тобой
Если что твой взор уколет, ты уж потерпи…, не вой —
Будто по веленьям щучьим, в мрачный ход пролился свет
Нет, не солнца яркий лучик, скачущий в наземном дне
Больше схож с ночным светилом был прогнавший мраки луч
Что и как там обратило тьму в подобье серых туч –
наш герой большим вопросом в думах вовсе не держал
Лишь почухал кончик носа, глазом кругом пробежал,
мыслей приструнил мельканье скачущих в пустом гаданье,
да присев на ближний камень, приготовившись к свиданью.
В тот же час, от стен гранита отделился странный образ…
Худ, высок, бледны ланиты…, то ли вместе, то ли порознь,
длинным волосом обвиты — главотяжцы иль венки…?
Две сумы, под верх набиты разной разностью с реки
Посох, длань, весьма костлява, длинный крючковатый нос,
чуть потёрты на халявах сапоги. Что тот откос,
над бровями гладкий лоб. Без морщин, на удивленье.
Видно в жизни не свезло, мыслит, чуть согнув колени,
наш герой, воззрев пристрастно на проявленную стать
Может я совсем напрасно требовал пред взоры встать…?!
— Не про то ты мысль терзаешь, — молвил вышедший на свет, —
Всё поймёшь, и всё узнаешь. Моя внешность — только след,
отпечаток, коль угодно, душ людских, прилежно скрытых
В моём виде непригодном – что набросано в корыто
без прикрас отражёно. Я – сравненьем, про корыто…
Сколько душ обожжено, сколько в грязь сует зарыто…
Потому скабрёзность душ я примерил не для смеха
Ты ещё, не мудрый муж…, в пониманье нет успеха
Молод, резв, в желанье прыток показаться да похвастать
В сердце тайною покрыта жажда больше заграбастать…
— Стоп, пожди, вертай назад! Тормози свою дрезину.
То, об чём сейчас сказал, сам-то понял, образина…?
Больно ты уж рассупонил хомуток на языке
Я ж могу, себя не помня, вспомнить и о кулаке…
Это где ж ты углядел, что богатств несметных алчу,
или на чужой надел в ночь крадусь пытать удачу?
— Сети ставил ты под вечер. Я смотрел…, смешно, занятно, —
— будто и, не слыша речи, словом тихим, мягким, внятным
снова молвил неизвестный, — Сколь аршин «захороводил»?
Ведь, и не добытчик местный, и живёшь один ты, вроде…
Так зачем, ответь по чести, в сеть почти весь плёс укрыл?
Для того ль, чтоб завтра в веси, будто ангел белокрыл,
раздавать улов «за так…»? Тщусь в сомненьях, почему-то.
Ты ведь, с виду лишь простак, а внутри темно и мутно.
Хочешь, сохни век в обидах или корчись в злой гримасе,
но усвой…, в негожих видах не обрящится согласье
с тем, что нарекают счастьем. Уж поверь, я знаю верно.
Ведь о будущем, отчасти…, знанье иму – не примерно
Я про сеть, дружок, припомнил не затем, чтоб укорять
Всё затем, чтоб знал да помнил, чтоб не тщился повторять
дел негожих, непонятных, мысля будто бы, что счастье
лишь мошной да блеском злата от невзгод да от ненастья
охранится полной мерой. До чего ж смешон вердикт.
Лишь скупец с душою серой в глупой радости твердит,
что укрыт от бед да горя злата-серебра наличьем
Что ему в житейском море — обособленность, величье
дадены на сотни лет. Жаль его…, как всех блаженных….
Ведь души у скряги нет. Числят их за прокажённых
Мой совет…, ступай по миру. Погляди чего да как….
Лишь не создавай кумиров, не отлёживай бока
к сытой лени привыкая. Там глядишь, душа взлетит,
покружит над отчим краем, да на верные пути
станет точным указаньем и наверным убежденьем,
что живёшь – не наказаньем, не от горя наважденьем.
Извиняй…, за образину, — парень взор потупил в землю.
Просидел он, рот разинув, слову незнакомца внемля,
весь тот срок, что лились речи, лишь вздыхая да моргая
Не нашёл чему перечить. Пусть горька, и пусть нагая
правда. Но ведь, не поспоришь, коли знаешь сам, что верно
Сам-то меж торговых сборищ прежде и не числил скверным
ход умений беспринципных, где душе и места нету
Всё спешил за большей цифрой, слыша только звон монеты
Тьма давно легла на дол. Россыпь звёзд гнездилась в небе
Вырвав из трясины кол, лишь пичугам в роще внемля,
шёл к селенью человек. Шёл в короткий шаг, неспешно
Мысли в буйной голове, чередой весьма потешной
вскачь не гнали, тихо плыли, лишь про то, что душу тешит.
Дух струился над ковылью, слал всем конным или пешим
весть о том, что мир сей скроен лишь для радости безмерной,
что лишь для любви устроен, не для горя — уж наверно.
© Владимир Дмитриев