поэма

Случилось это, помню, поутру.
Рассвет едва лишь золотил равнины.
Соседи правили давно привычный труд:
скотина в стадо, хлев, амбар, овины….
Все дышит благом, аж душа поет
соловушке за ближним логом вторя.
И сердце уверением берет
что нет и вовсе в белом свете горя.
Румяны девицы под песни да насмешки
на сенокосы поспешают резво.
Кузнец колдует у печи без спешки,
и главным делом, верь не верь, но трезвый.
Среди полян за дальним буреломом
медведь топтыга потчует малинник.
Певуньи птицы в гнездах стелют лона
в перо да пух. Бескрайность дивных линий
от горизонта уплывает вдаль
и прячется за дикими горами.
Для сердца ясно — что совсем не жаль
делиться от щедрот своих дарами
тому, кто средь небес прибыл навечно
и справил всё как есть теперь под солнцем.
Кто, день и ночь ступая трактом Млечным
незримо бдит, и нам — что свет в оконце.
За весью озеро раскинулось привольно.
По сказам местных баб да старожил,
вернувшись от сует первопрестольной,
при озере в уединенье жил
когда-то граф. Но может… и барон.
Уж нынче и не вспомнить титул кровный.
Высокий замок с четырех сторон
был опоясан рвом. Уступ неровный
от диких гор тянулся к стенам древним,
что мхом и стылостью пугали всякий раз
детишек малых. Тех, что из деревни.
Рядивших игрища вдали от взрослых глаз.

Высокородный помер уж давно.
И дворня разбежалась по окрестам.
А местным жителям прибыло все равно
кому досталось в древних стенах место.
Но только ни наследников далеких,
ни добрых сотоварищей, видать,
граф не имел. Посколь лишь ветер легкий
остался в залах да дворах витать
как только, значит, на погост снесли
да упокоили в посадском храме душу.
Убогих всех копейкой обнесли,
и был о памяти последний штоф осушен.
Сколь минуло с тех пор теперь не счесть.
Ушли и те кто знал да видел лично.
Лишь в храме изредка, но воздавали честь
усопшему рабу. Ведь так прилично
для всех и вся кто век свой вековал
на матушке-земле в любое время.
Удел от памяти и дух людской ковал,
и упреждал не несть иное бремя.

И вот…. В рассветный час о коем сказ
случилось на дороге ведшей к веси
увидеть множествам, кто был теперь меж нас
от конских ног подъем клубящей взвеси.
Нет. Скачек бешеных совсем не зрели мы.
Степенство да спокойствия царили
в пришествиях от всадников немых.
Лишь виды странные о многом говорили.
О чём «о многом…»? Ну хотя б о том,
что сей поход чинил не люд обычный.
Мы в наблюдении досужем да простом
к дружинникам своим давно привычны
и удивлений не храним нисколько.
А тут и не опишешь-то в два слова.
Таких одежд и в граде нашем стольном
не сыщешь днем с огнем. На чем основан
нежданный да негаданный приход
прознали мы лишь только кони встали
под край мирского старосты ворот.
Хоть по всему видать что подустали
пришедшие из дальних странствий люди,
но отдыха просить не торопились.
Когда же штоф им поднесли на блюде,
что мол, де, пить не могут притворились.
Была бы честь предложена, решили
все те кто вышел встретить странный ход.
Обряды местные по должному свершили,
а что не пьют, зачислили в доход
от веры прибывших, а хоть и от поста.
Бывает всяко разно, что тут скажешь.
Ведь то для нас стезя щедрот проста.
Но всем-то жить как сами не прикажешь.
Вот и неясностям черед приходит нынче.
С коня сошедши к старосте подходит
безвестный муж. Питая лик величьем
он длань могучую в неспешности поводит
в сторонку где за озером искрящим
притихший в запустеньях замок спит.
И рещет странный слог. Не то к стоящим,
не то для тех с кем прибыл говорит:
— Свершились предначертанным явленьем
итоги долгих странствий и скитаний.
Знамений вещих добрым проявленьем
уж вижу в малости оставшихся заданий
достичь пределов древнего строенья.
Обманных слов я не сыскал у мудрых
наметивших в сей край мои пути.
Уж сколь порогов, перекатов бурных
нам выпадало в прошлых днях пройти,
но… всё же мы у цели. Вот ответ.
Воззрите как на дар богов за верность.
Сквозь серый тлен уж брезжит белый свет,
а знак нетленности уж видится сквозь бренность.

Мудро завел. Но больно уж пространно.
Нет… по уму. Кто сведущ тот осмыслит.
Но для простого люда очень странно
звучала речь о неких высших смыслах.
Опять же, замок…. Для чего, зачем?
Уж сколь бывали в нём да, кто попало,
и сколь бранились воротясь ни с чем,
за то что хоть чего не перепало.
А между тем промолвивший сей сказ,
взглянув с ухмылкой на застывших кругом,
по ходу дела продолжал рассказ,
проверив на коне своем подпругу.
— От щедростей своих для вашей веси
даруем три ковша монет из злата.
С условьем лишь одним: чтоб вы не лезли
ни к стенам замка, ни в глухие врата.
Нам должно быть в спокойствии глубоком
когда затеем дел иных упорства.
От любопытств походы выйдут боком
для всяких, кажущих условью непокорства.
Засим и платим. Чтоб мешать не смели.
Уж не взыщите, коль нарушит кто.
Что ж от себя, мы уверенья селим:
и к вам с недобрым не придет никто.
Чего уж тут…. Понятно и старухе:
не лезь, не тронь, и в гости не просись.
Но чем-то странным отозвались в ухе
слова-угрозы, что на круг неслись.
У нас ведь как. Коль гости на пороге,
пусть даже не ко времени явились:
Садитесь милые! Сейчас чайку с дороги….
А тут вот, нате. Хоть к кому б немилость.
Не стали спорить. И посул богатый
отвергли напрочь. Мол, своим живем.
Хоть был средь нас и тот в ком черт рогатый
не то чтобы сидел, скакал живьем.

Забылись удивленья и волненья
от неожиданных приходов в дне вчерашнем.
Чтя уговоры о непозволеньях,
никто не шёл к стоящим в далях башням.
Сменялись ночи ясным днем лучистым,
и раз под вечер местный дед Никишка,
что слыл в народе на руку не чистым
и чахлым с малолетств страдал умишком,
под старосты крыльцо примчался в жаре.
Где возопив в истошности глубокой
как воют погорельцы на пожаре,
присел к порогу тенью одинокой.
Уняли кое-как. А после уж пытали
с чего бы вдруг истерики случились?
Хмельных медов испить без меры дали,
чтоб пасть в беспамятство ему не приключилось.
Угомонился. Хоть руками машет,
что мельницы крылами с ветром споря.
И виды внешние — иной покойник краше….
Бормочет жалостно, да всё без меры вторит:
мол, шел за озером грибных полян сыскать
да лакомства от ягоды отведать.
Попутным делом дух прополоскать
от хворей тягостных. Откуда мог он ведать
что в тот же час из замковых ворот
навстречу, и без всяких упреждений
случится выскочить на ближний поворот
чудному образу что с видом наваждений
не только схож но, сам таким и есть.
И главным делом не страшится люда.
Всё норовил на деда в драки лезть.
Видать от силищи — без мер забава люба.
— Да что за образ? Толком объясни! —
кричали те кто деда окружили.
— На что похожий-то по видам проясни.
Досель спокойно жили не тужили,
и на тебе…. Уж чудища явились
на наши головы. Вот не было печали.
На деда бедного с вопросом навалились
и стар, и млад. И громко так кричали.
А дед всё зыкал чуть ослепшим глазом
где замка тени в далях пропадали.
Казалось, что и так не крепкий разум
его покинул. Всё молил чтоб дали
ему покой и не пытали больше
про виденные страшные картины.
И сонмища потуг словесных крошев
бесплодны возвращались все едины.

Страдальца отпустили восвояси.
Но сами расходиться не спешили.
Пришлепал поп, с крестом и в черной рясе.
Под слог его молитвы порешили
сыскать ответ у новых постояльцев
что в замке древнем нынче расселились.
Сколь на руке сочли привычным пальцев,
таким числом и к замку в путь пустились.
Да только те кто в первый раз пошел,
назад не воротились из похода.
Как с их уходов долгий срок прошел,
вот тут уж гнев возрос среди народа.
Хоть площадь в веси не чета посадским
народу собралось, поди, подвинься.
В руке иной не для игрушек цацки:
дубье, колы. Ты только лишь прикинься
что против них. Растопчут в сей же миг.
Не зря ведь – лиха не буди, коль тихо.
Тут гикнул староста, покрыв от злостей крик,
и сборище как будто бы притихло.
— Имеем полные права, честной народ,
прознать про то, где други подевались!
Блюли уклады мы, соседский огород
не городили и в друзья не набивались.
По миру жили. От потреб простых
ни нищенства, ни горя не знавали.
Со знаньем чтили праздник да посты.
Соседям беспокойств не задавали.
Тех кто пришел на земли наши вдруг
мы задирать да гнобить не желали.
Но их пришествие струит опасный дух.
Мы с ним мириться станем уж едва ли.
Теперь пойдем чтоб выяснить всю суть:
чего случилось с теми, кто с посланьем
отправлен был. И Бог не обессудь,
коль мы в свидетелях чему плохому станем!
Заголосил в согласиях народ.
Кивнул добром по принятым решеньям.
В неблизкий путь до замковых ворот
ступил без толики сомнений и смущенья.

Под вечер всё случилось. Как дошли
к воротам, запертым на крепкие засовы.
Лучи от солнца в горизонт ушли.
Лишь ухали в преддверьях ночи совы.
На стук не вышел из ворот никто.
И крик от горла — канул, будто в омут.
Тут не стерпел по пьянству дед Федот,
хватил кувалдою…. Ворота, как застонут.
А тут, и шорник — навались плечом.
За ним, иные…. Даром, что ль шагали.
«Эй, ухнем!» — взвилось к небесам свечой,
когда от задних с силой наподдали.
Хоть косточки, хоть досточки скрипят,
но, только рухнули ворота под напором.
От светочей в глазах круги рябят,
и взор обрел привычности не скоро.
Но всё ж обрел. Воззрели все, и я,
как посреди двора застыв стеною,
немыми стражами все пришлые стоят.
Тревоги у сердец, что волки воют.
Плащи на пришлых — белые. С крестами.
Кресты, что кровь, но, может и рубины.
Ай, всё одно. Ведь меньше уж не станет
от удивлений в нас. Плечом в ряду едины,
да видами несокрушимы все как есть
стояли ратники, взирая без затей.
Готовые любые кары снесть
от скопищ внутрь ворвавшихся людей.
А мы и оробели по началам.
Хоть и числом нас боле во стократ.
Язык обвис, как мокрое мочало.
А для иных, и что пришел — не рад.
Ступил вперед тот самый гордый муж
с которым разговор имелся в веси.
От слов его не то, чтоб скользкий уж,
змея вползла под сердце горькой вестью:
— Напор от ваших посягательств мной оправдан.
Но дальше вы не ступите ни шагу
до той поры, что здесь стоим оградой.
Пока последние из нас от битв не лягут
на землю мертвыми. Таков мой слог для вас.
Но коль от жажды ваших возмущений
желаете услышать вещий глас,
пусть, кто за главного теперь, без лишних тщений
вперед ступает твердо и желанно.
Лишь для него откроем полог тайны.
Не станем прятаться в досужем да пространном,
и объясняться только лишь случайным.

Примолк народ. На старосту глядит.
Он заводила. Пусть теперь решает.
Мол, по уму — ему не навредит
узнать про тот секрет. Не помешает
иной уж раз, и порадеть за дело.
А то ведь, всё указками да криком….
Ведь сам же сказывал, что мол, душой и телом
ответы держит перед царским ликом.
Вот. Пусть пойдет, узнает что — почем.
Затем доложит обществу как должно.
А мы уж (в будущем) его порыв учтем
при выборе на старостину должность.
Вдруг, староста меня с собой позвал.
Не то, что я стоял уж очень близко.
Быть может, вспомнил, как его назвал
однажды громко ящерицей склизкой?
Взопрел я, как прослышал те решенья,
что старосте не в добром вдруг взбрели.
Наметил срочно вглубь перемещенья.
Но тут меня, и ноги подвели,
и сотоварищи под локоток чуть слышно
шепнули, стой мол, паря, не брыкайся.
Чтоб побольней потом чего б ни вышло,
ты шибко-то бежать не увлекайся!
Смирился я. Ведь разве от судьбы
уйдешь куда? Достанет и на печке.
Коль суждено то, так тому и быть.
Вздохнул глубоко. Вроде стало легче.

Что вышло — двое, пришлые смолчали,
когда под своды древности глубокой
нас провели в степенстве да молчанье.
Сквозило сырости чуть зримой поволокой.
Нетопыри селились между сводом
да стен отвесом. Зал, уж больно темный.
Досель я в замке не бывал от роду.
Засим и оторопь. А голос неуемный
в душе вещует о началах странных
всё призывая — не ходить далече.
Зудит средь мысли домысел пространный,
что всё ж с народом было как-то… легче.
Однако, вот уж встали среды залы,
и тот, что прежде громко говорил,
рассказом в объяснениях немалым
теперь уж только к нам заговорил:
— О том, о чем прознаете вы нынче,
вам суждено ни с кем не говорить.
Пусть пониманье из желаний вычтет
услышанное всуе повторить.
Мы, стражи. Но — хранители, верней.
На нас возложен Богом тяжкий крест.
Храним мы вечностью и до скончанья дней
в защитах должных весь земной окрест.
Предначертаньем из времен ушедших
несем охрану входов в мир иной,
где есть лишь те, кто в мир земной вошедши,
всё обнесут забвения стеной.
Уж не для страхов говорю теперь,
а лишь затем, чтоб вам прибыть в сознанье,
в какой же мир защитой служит дверь,
что мы хороним, равно как и знанье.
Одно скажу. Что, коль случиться сможет
явленье злобных чудищ в белом свете,
то их приход один лишь путь проложит,
и тлен его страшусь писать в ответе.
Исчезнет жизнь не только лишь в народах,
но и удел Природой нареченный.
Потомств не станет. Позабыв о родах
к погибелям в гиене обреченный
не сыщет силы мыслить о потомствах.
Ведь и себя не сможет уберечь
от нечисти, что станет в вероломствах
вершить убийства. Всё крушить и жечь.
Души и сердца нет у чужеродцев.
Хоть знаю верно, трудно в это верить.
Проклятье страшное явило сих уродцев.
И нет умений — силу их измерить.
Хоть чужеродность лишь определенье,
но так вещают тайны древних рун.
Иным наречьем — адское явленье
от мира Зла. Я мыслить не беру
предположить, что может вдруг случиться,
коль бросим мы занятия свои.
Хоть малостью, но зло и так сочится
в иных местах, и обретает вид.
Числом немалым лазов есть в земле.
Но там, как здесь, на страже братья наши.
Сторожа – бой. Мы гибнем много лет,
но новые грядут, на смену павшим.
В подполье замка существует вход.
О нем мы знали. Граф, один из нас.
Засим спешили в тяжкий переход,
прознав о том, что без защиты лаз.
О тех, кто первыми пришел не беспокойтесь.
Все ваши други нынче среди нас.
Уж более не видеть их настройтесь.
Не в понужденье зрел и их отказ —
не возвращаться в весь, но, быть при лазе.
От сердца делу послужить желают.
А дед ваш местный с пеленой на глазе,
несправедливо псом дворовым лает.
Спасен он нами. А ведь сказ про то
не удосужил донести до уха.
От страхов, верно, умолчал о том.
Признаться честно не хватило духа.
Ведь не было явлений чудных тех,
о коих с жаром вам поведал ночью.
Он лишь украдкой ползал между стен
и там застрял. Да стал орать, что мочи.
Мы вынули, когда уж посинел,
да плетью наградив за ослушанье,
свели к селу. Вон там и стал он смел,
замолвив, что попомним, на прощанье.
Вам ведомо теперь зачем мы здесь.
Решайте сами. Скопом, здесь не должно.
Есть таинства, каких собору снесть
нельзя порой. Внемлите сказ не ложно.
Мы ж встанем здесь навечно. Так велит
нам долг святой от самых дней рождений.
Хоть знаем верно, в тяготах велик
удел защит миров от наваждений.
Но, так начертано. Мы — рыцари судьбы.
И рок отведенный ниспослан нам от неба.
Одним намерено хранителями быть,
иным — осмыслить суть зерна и хлеба.
Коль есть у вас хотенье в сим же часе
воззреть на вход… покажем не таясь.
Но коли, нет, и сей порыв, нам ясен.
Ступайте с миром, Богу помолясь!

На вход глядеть не стоит, мы решили.
Хватило нам рассказов от сторожи.
На выход не простившись, поспешили
в объятьях странной немощи да дрожи.
Сход приструнить трудов не составляло.
Наврал со старостою полное лукошко.
Вот только более меня не оставляло
желанье мыслить в дне, а хоть бы крошкой,
о сказанном, услышанном да зримом.
Ведь, что ж выходит? Злу препоной — люди.
Хоть в землях сих, что званы «Третьим Римом»,
хоть в землях дальних, где царит безлюдье.
Что есть управа для любых ненастий.
Что разум жив не похотью да страстью.
И тот удел, что прозван нами счастьем,
жив с давних давностей лишь человека властью.

© Владимир Дмитриев