Революция идёт…

877014_66
сказ-шутка

-Кум, ты дома? Просыпайся, выходи скорей во двор!
Потеплее одевайся. Долгим будет разговор!

-Кто там шастает средь ночи? Пьяным голосом вопит?
Людям голову морочит? Ба, да это куме, вы…
Что случилось кум, скажите? Может, где потоп иль пал?
Ради Бога, не томите, может, вор на вас напал…?
Может в доме без пригляду самогонка извелась?
Или жинка, с тем треклятым, вон из хаты подалась?

-Хватит, куме тараторить, не базар здесь иль шинок.
Нам сейчас не время спорить, да с обид не будет прок.
Дело здесь гораздо горше, — кум слегка прищурил глаз,
лоб для важности наморщил: – Революция у нас….

-Вот те раз! А кто ж такая, та, что ты сейчас назвал?
Из какого она края и зачем ее ты звал…?

-То, что кум, вы дурень полный, знал я раньше и без вас.
Но не надо ж так упорно ставить это на показ.
Революция, она ведь и не девка вовсе, нет.
Осторожней, куме, наледь, не сломай себе хребет….
Революцией зовется смена власти, проще – бунт.
Не зарок, что кровь прольется, да войска возьмут во фрунт.
Так что, смеху в этом мало, может, нет его совсем.
Мы сейчас прямой дорогой, поспешим на сход ко всем.

-Куме глянь! Уже светает. Может толку нет спешить?
Там, видать, без нас хватает тех, кто сможет все решить.
Поутру, оно ж сподручней разобраться, где и как.
А средь темени слепучей — где чужой, а где земляк…?

Вот за что люблю вас кум, то за ваш короткий ум.
Нешто трудно вам помыслить, что ведь никакого смысла,
поутру уже не станет, нам толочься на майдане.
Нет уж…, нынче след сходить, чтоб чего не пропустить.

Долго ль, коротко шагали. Где возможно, там срезали
по прямой, но подустали. Ведь не близкие-то дали.
Наконец пришли на свет. А на сходе места нет.
Места яблоку скакать вам вовеки, не сыскать.
Но, мужик наш не проруха, и не древняя старуха.
Где локтем, а где и словом…. В общем, встали на основу.
Огляделись не спеша, да застыли чуть дыша.
Надо ж слушать, что гутарят да о чем с трибуны шпарят.

На трибуне в ряд стоят стайка крепеньких ребят.
Дядька в галстуке да с фиксой. Справа поп да молодица.
Слева, тоже нет пустот — всякий топчется народ.
Чередой идут вперед, а в ответ, толпа ревет.
К микрофону на железке наклоняются чуть резко,
и давай себе орать. А о чем — не разобрать.
Долго речи говорились. Обещаний реки лились.
Как могли, так изгалялись. Уверяли, даже клялись.
Городили огороды про любовну страсть к народу.
Только братья во Христе, те, что ближние, и те
кто не смог поближе встать, стали быстро замерзать.
Ведь не майским днем-то дело, мерзнет и душа и тело.
И встает ребром вопрос, кто чего с собой принес?
Хоть подбит жупан и ватой, для сугрева – маловато.
Нужен действенный подход. Не скакать же взад-вперед.
Значит, «для согреву» только, нужно, хоть по сотке горькой,
чтобы враз не околеть, да свободы лик узреть.
Что ты мыслишь. Без подсказки, ну, как будто бы из сказки,
появились молодцы, побросав свои ларцы.
Замелькали средь народу. Льют в стаканы, но не воду,
денег вовсе не берут, даже повторить дают.
Дух сивушный заструился, по телам теплом разлился.
Сразу стало веселей, хоть морозец злей да злей.
Но, коль будут наливать, на мороз тот всем плевать.
Видно ль дело — на халяву, да не смертную отраву,
а чистейший самогон. Право, в бунтах есть резон.

Разом все притихли вдруг, даже на плетне петух.
Наши уши навострили, головами закрутили.
Кум, от страха сам не свой, аж вспотел под бородой.
Кто еще там? Что за хлыщ, появился будто прыщ?
На дощатые полати, (хорошо, хоть не на паперть),
поднимается мужик. А народец тут же в крик.
Да в какой…! На дальнем логе, вмиг вскочил медведь в берлоге,
тот, что третью зиму спал, да под выстрел не вставал.
Кто ж такой? Наш кум на кума глянул. Сдуру вдруг подумал,
что ему известен тот, кто взошел на «эшафот».
Но и кум плечами водит, лишь незнание разводит.
Видно, не такой уж дока тот и сам, да мало прока
от него подмоги ждать. Нужно самому смекать…

А толпа все кривит рот, да немыслимо орет.
Только странный звук выходит. Будто поутру выводят,
к желобам курей, да скот: юко-ко, да юко-ко…?
Знамо, надоть откормить, чтоб потом на мясо бить.

Не решился кум спросить. Да и не с кем говорить.
Все орут в таком запале…, знать, чтоб им и после дали
по сто грамм. Кому и боле. Вот натешатся уж вволю.
Что тут скажешь, так ведется — все за водку продается.

Ну, а этот, что пришел, к микрофону подошел.
Может спьяну иль со скуки, вдруг, протягивает руки,
и кричит про чью-то власть. Мол, она не станет красть…
-Что нам власть в чужой стране, сами по уши в …не!
Пусть расскажет, что у нас будет завтра, в сей же час!
Кум сперва и не заметил, что он вслух про все отметил.
И какой-то дядя сразу, (видно, слышал все, зараза),
кума взял под локоток и в сторонку поволок.

-Кто такой? – А голос скверный, отмечает кум. Наверно,
для таких чуть, что о власти, учинить допрос с пристрастьем,
дел привычных оборот. Не клади им пальца в рот.
Но, и кум не из вчерашних. Не смотри, что сказок страшных
он боится и теперь. Коли что, он тверд, поверь.
-Я-то свой. А кто вот ты, тут расплывчаты черты?
И пошто ты, мил дружок, взял меня под локоток?
Кто ж тебе позволил, блядь, до народу приставать?
Я сейчас лишь — кликну кума. Он — своих дядьев. Без шума
мы тебя пристроим вмиг. И без всяких там интриг.
И пока я не созрел. До краев не озверел.
Топай быстренько в сторонку. Вон, к той миленькой девчонке.
Стой тихонько, не шали. Но и помни в той дали,
что сказал тебе сейчас…. Тот в ответ: Вот это класс!
Дед, ты в доску свой, я внял. И считай, тебя понЯл.
С сих мгновений и на век, ты – надежный человек.
Для тебя работа есть. Объясняю прямо здесь.
Вот, держи…, – в карманах ищет, и в руке, ну точно, тыщи
толстой пачкою рябят. Сотен новых целый ряд.
— Дело плевое: подходишь, средь толпы тихонько бродишь,
смотришь, кто чего кричит. Что другому говорит.
Коли свой – слюнявишь сотку. Пусть орет себе в охотку.
Коль чужой…, держи мобильный. Звук сигнала очень сильный.
Сообщаешь в тот же миг, где изменщика настиг.
Ну, а дальше, дело споро. Мы у власти станем скоро,
и отвяжемся на суках, кто посмел крутить нам руки.
А своих, всех как один, мы в обиду не дадим.
Все! Держи. Мне срок поспеть, в дальнем месте посмотреть.
Этот сектор нынче твой. Ну, смелей врезайся в бой.
Здесь решается, дедуля: кто — в крестах, кому и пуля.
Кум и крякнуть-то не сдюжил, а мужик уже утюжил,
дальний край орущих орд. Шел прямехонько на норд,
раз, назад не посмотрев. Кум стоит оторопев.
И совсем уж не без страха, зрит на деньги, как на плаху.
Видно ль дело. Ни с того, навалился на него
столь невиданный пассаж. Может это все – мираж?
Кто б щипнул за мягко место. Или в морду, будто в тесто,
раз бы съездил от души. Чтоб пропало все, пиши….
Ладно б дело, порученье. В нем не много удивленья.
Но ведь деньги…. Как тут быть? Тут не можно, лишь забыть.
Это ж чьи-то. Хоть чужие, потом-кровью наживные.
Тыща пенсий, если взять да в селе своем раздать.
Ну, а если все ж без спеха, здесь раздать? Уж где б потехой,
то-то стало б и без водки. Старый дед, и дарит сотки.
Виноградной гроздью мысли в голове у кума виснут.
Не идет к нему решенье. Больно сложно уравненье.

Уводя от грустных дум, из толпы выходит кум.
Рядом стал, не молвив слова. То движение не ново.
Помолчал, и молвил тихо: – Как же эти шельмы лихо
обещают дружно рай. Хоть напейся, хоть рыдай…
Только мне сдается, кум, враки все про этот шум.
Я в толпе тут потолкался. Мне один мужик попался.
Мы, сначала за знакомство, без обид и вероломства
пригубили по сто грамм. А потом, про этот гам,
он мне тихо, но толково, молвил истинное слово.
В двух словах не объяснить. Да и громко говорить
не резон. Коль кто услышит. Здесь по-разному все дышат.
На манер раскраски той — рыже-бело-голубой.
Как в индейских племенах, морды красят в пух и прах.
Правда, рыжие каманчи, цвет свой кличут померанчем.
Но, не суть. Сошлись на страх, здесь бедняк и олигарх.
Олигархом, чтоб ты понял, называются не кони.
То…, такая особь есть. Сколь не дашь, все станет есть.
Будет жрать, рыгать, давиться…, даже здохнуть согласиться,
только, чтобы не делиться, и не дать другим кормиться.
То теперь народ мурыжит на трибуне, главный рыжий.
Ихний, так сказать, отец. К слову — юркий молодец.
Мне мужик поведал весть, что у них и мамка есть.
Невысока молодица. На главе венком косица.
Ум сметлив, что у лисицы. Молвят, метит, мол, в царицы.
В общем, вся вот эта бражка — той занятности шарашка.
И решил вот этот сброд, под себя подмять народ.
Мол, при них все станет краше. Татей всех мол, на парашу.
Олигархам – по мордасам. Нам с тобой – калач да квасу.
Правда…, вот когда случится обещаний небылица,
сказ про то весьма расплывчат. Хоть рассказчик и улыбчив,
да кричит с надрывом, с жаром, будто дети на пожаре…
Куме, что вы все молчите, и в ответ не говорите?
Может в тот короткий час, что я был вдали от вас,
с вами приключился шок — сперли деньги иль мешок,
тот, в котором хлеб да сало? Вот, беды недоставало….

Кум сморгнул, вздохнул устало. Не услышал он про сало.
Как отвлечься от видений? Пальцы жгут чужие деньги.
Рассупонивши доху, куму, все как на духу:
и про деньги, и про дело, то, в которое умело
так завлек его мужик, рассказал, как смог, и сник.
Но, как будто полегчало. Ведь не скрыл же. Хоть не мало
искушений претерпел. Бес в душе вовсю вертел…

Кум, на диво, не молчал. Знать, язык не из мочал.
Глянул медленно по кругу…. А над головами вьюга
разыгралась — не унять. Ну, вертеп. Ни дать, ни взять….
— Слушай, кум, чего скажу. Может, дело подскажу.
Но, решать — тебе придется. Видно, все к тому ведется
и нежданно так случилось, что для нас уже случилась
революции потуга. Ни без помощи и друга,
что тебе деньжат-то дал. Видно, к нам его послал
этот самый главный рыжий. А сейчас, смекаю, лыжи
нужно мазать нам отсель. Благо, на дворе метель.
А чего там станет после, пусть шаман метает кости,
да гадает на отварах. Нам теперь заботы мало.
Мы свой пай отвоевали. Хоть по правде, мало дали.
Нам еще б по пару свинок, да зерна мешков в овины
штук по …надцать. Это дело. Мы тогда могли бы смело,
при любых-то барах жить, и в достатках не тужить.
В остальном же, полагаю, наша, куме хата — с краю.
Мы свое отдали честно. И ответственное место
в повестях и сказках дальних, о сегодняшних баталиях
отведут для нас с тобой…. Куме, ты куда, постой!

Но, уже скрипел снежок, что попал под сапожок.
Шел наш кум не разбирая, средь орущих пробираясь.
Прочь от рыжих, синих сих, от седых да голубых.
И от кума, кстати, тоже. Вот ведь пакостною рожей
оказался этот ферт. Разве сыщешь хуже…, нет.
Это ж нужно, столько лет и не знать простой секрет:
что для кума все едино (вот уж, жирная скотина).
Мыслит только о едином: лишь бы в нужную годину
надкусить, ну, хоть чуток, чей-то сладкий пирожок…
Ладно. С этим разобрались. Лишь одно теперь осталось:
что решить с проклятым грузом? Вот нашел себе обузу.
Век бы с кумом не встречаться, иль, хотя б не откликаться
в час, когда пришел он в дом. Мол, ступай, придешь потом.

Из окружности майдана, выбирался кум не прямо.
Шел, петляя по задворкам. Где-то в яму, где на горку.
И в одной из темных улиц, весь от холода сутулясь,
вдруг, на встречу из ворот, выбегает черный кот.
Посмотрел на кума глазом, да с размаху — оземь сразу,
брякнувши хвоста концом…, обернулся молодцом.
Кум, узрев такое дело, глянул кругом обалдело,
низ кожуха подхватил, да что силы, припустил….
Громким стуком по асфальту, каблуки, писклявым альтом
отдают на всю округу, перекрикивая вьюгу.
Но совсем не тут-то было, чтоб нечистая то сила
с миром кума отпустила, да еще б благословила.
Только кум за поворот, глянь на паперть — снова кот.
И опять хвостом виляя, кума в страхи повергает.

-Сгинь, нечистый! — Кум креститься, впопыхах плевать, молится,
начинает, весь потея. Что за глупая затея —
приставать в ночное время? Страхов и волнений бремя,
всякой нечисти на радость, бродит по душе куражась.
Главно дело, сей злодей не боится и людей.
Скопищ без конца орущих, то ругающих, то пьющих,
в недалекости стоящих, роем диких пчел гудящих.

-Поостынь чуток, старик. Кум икнул, и сразу сник.
-Эк, тебя трясет сердешный, не мешало б внутрь спешно,
гранчака. И чтоб под край…. Кум опять икнул: – Давай.
Кот, что снова обратился в мужичонку, весь залился
зубоскальством до ушей, тянет к куму руку: – Пей!
Кум на выдохе со страха (под дохою вся рубаха
уж промокла, хоть крути), пошептал да начал пить.
Ни слезинки оковитой к бороде его небритой
ни упало, ни стекло. Но, от сердца отлегло.
Очень сильно полегчало. Знамо, выпито ж немало.
С перерывами на час, сей уж будет – пятый раз.
Это, если счеты весть с той поры, как кум наш здесь,
у майдана все толчется, и за что-то там дерется.
Скорым сроком душу греет, зелье. Вот уж не потеет
наш герой. И страх, зараза, весь пропал куда-то сразу.
Кум глядит из-под руки, да хватает за грудки
дядьку, что ему налил. Что досель котом-то был.

-Ну-ка, оборотень драный…, отвечай-ка без изъяну:
ты почто здесь тенью бродишь, на плетень ее наводишь?
Говори все без утайки. Станешь врать, тебе я гайки
заверну под самый край. Ну, чертяка, отвечай…!

-Экий, дядя, стал ты смелый, как глаза осоловели.
Разошелся в темноте, будто чайник на плите.
Ты же сам ведь молвил вроде, сказ про чертово отродье.
Да плевал через плечо. Что ж опять: зачем, почем…?
Хорошо, скажу по правде. Только верь, не страху ради,
что меня стращаешь ты, про какие-то болты.
Для начала – расскажу, да наглядно покажу,
результат моих дерзаний. Всё, без всяких притязаний
на изящество да вкус. Коль не лень – мотай на ус.
Значит так! Вот эту бучу — я творил. Иных не мучил
соучастьем иль подмогой. Хоть просящих было много,
порезвиться в наблюденье тупости людского рвенья.
Да узреть, как тьмы народу разыграют, что колоду
карт крапленых в свет и тени, и поставят на колени.
Это я лишь для сравнений, молвил скоро про колени.
Кой-то век уж миновал, но никто с них не вставал.
Да зачем, скажи на милость, мне б подмога пригодилась,
коль для должного кострища, искры хватит, а не тыщи.
Искра та, проста, знакома, вон…, что значимость у лома,
что пристроен бить, ломать. Можно с криком: «Душу, мать…!»
Только крикни: «Ловим вора!», и готова гончих свора.
Позабыв о том, что люди, что в сусеках хрен на блюде,
уж горят и жаждут Линча. А несутся…. Где — Горинче
их попробовать догнать, в жажде крайнего поймать.
Это я тебе, дружище, рассказал про толковище
что сейчас по кругу вьется. В прессе — нацией зовется.
Что касается компашки, что с трибун ручонкой машет,
в них проблемы никакой. Дай им правильный настрой.
Подскажи, сыграй на низком: не длиннее, чья пиписка,
а обиды, оскорбленья. Где обман, где уверенья.
Подкрепи все нужным словом…, оппозиция готова.
В чем еще с настроем просто. Ведь страна, что дальний остров,
где содержат тайно клады. Ключ к которым, только «влада».
Чтоб домыслить смог скорей — место средь иных царей.
Власть — целитель душ убогих, заблудивших по дороге.

Весь тот час, что черт глаголет, кум молчит, да глаз не сводит
с вертопраха не мигая. Взором долгим изучая
все движенья чужеродца. А запал, что свет в оконце,
гаснет, в сумрак улетает, и как лед под солнцем тает
страсть сомнений и надежды, что — брехня, как мыслил прежде,
в том, что бесы только в сказках тащат деток из колясок.
Мол, взаправду — ни один, на земле не господин.
Тяжкой ношей смысл ложится. Аж кольнуло в пояснице
да заныло под лопаткой. Дать бы черту по сопатке.
Только разве что решится, коль с нечистым станешь биться.

-Что же, Бог? Ведь он-то зрит, что тот рыжий здесь творит.
Аль ему уж нету дела, что теперь для всех приспела
та минутка, тот предел…? Как же он не углядел,
что бесовский беспредел, целым миром овладел?

Усмехнулся бес лукаво. Глянул влево, глянул вправо.
Почесал свою промежность. Поглядел в небес безбрежность.
Бросил под ноги бутылку. Треснул кума по затылку.
К уху кума рот прижал, и с надрывом зашептал:
-Наконец-то, сучьи дети…. Значит, есть и Он на свете?
Знать, нисколько не забыли о Его могучей силе?
Все вы помнили, всегда: и когда текла вода
в реках вспять повороченных, и в военных эшелонах,
и при краже, при навете, при охотничьем дуплете,
при притворстве и обмане, и теперь вон — на майдане.
Среди всех бескрайних бедствий, в странах ближнего соседства,
все вы помнили и… лгали. Ведь давным-давно продали
Веру в то, что Он — страдает, горьки слезы проливает.
Сердцем мается в томленье, видя, как его творенья
губят, жгут, зорят друг дружку. Слабых, будто бы подушку
бьют под дых, ломают кости. Будто чьи-то злые гости
по земле идут и рушат — дом, в который отдал душу
их Отец. А, впрочем – хватит! Как сказал твой кум про хату?
С краю, вроде как она…. Значит, с неба не видна?
Об одном скажу — все это, чистой масти оперетта.
Я, великий режиссер. У меня дурак да вор,
роль радетелей играют. И гляди, ведь доверяют,
те, что нацией назвались. Не ушли, не разбежались.
Мерзнут, ждут, еще надеясь, в отдаленье водкой греясь.
А скажи, что все им врут, что прямым путем ведут
их к разрухе да раздору — вмиг побьют да опозорят.
Как однажды в дальних странах, граф сказал какой-то странный:
«Все достанут из карманов. Жаждет быть народ, обманут.
Потому как — при неверье, заперты в познанье двери.
Чем набить сундук порожний…, лишь обманами да ложью»

Помолчал чуть-чуть рогатый, стоя у гранитных статуй.
Мыслил будто о далеком, повернувшись к куму боком.
Повертел в руке лоскут — светло-рыжий узкий жгут,
усмехнулся, сплюнул лихо, да побрел к майдану тихо.
Лишь пройдя короткий путь, обернулся, чтоб взглянуть.

Кум стоял — трезвей дитяти, спящего в пуху кровати.
Зычный гул пустого таза только слышанных рассказов,
отдавался в каждой мысли, что проклятием повисли,
разметав идеализм, тот, с которым прожил жизнь.

Из короткой дали бес, шлет ему прощальный жест.
И слегка скривив гримасу, будто вместо водки квасу
пригубил не разобрав, крикнул, воздух в грудь набрав:
-Не журись! Уже ведь скоро ты отправишься за гору.
В край, откуда нет возврата. Где совсем другая хата,
Ждет. А может быть и я — в новых формах бытия
появлюсь в тот край безвестный. Может, сыщется там место
для такого чудака, при хвосте, да при рогах…?

С кума ступор вмиг слетает. Даже привкус водки тает.
Вот свободен уж язык, кум срывается на крик:
-Нет уж, чертов сын, не мысли! Там, на входе с коромыслом,
встану я на страже врат. Знай, отель пойдешь назад.
Там тебе не станет мест. На защите встанет крест….
А скорей, не крест, но Девы, царства Бога королевы.
Ты их знаешь, помним мы, хоть теперь живем средь тьмы.
Вера, там не будет новью и с Надеждой и Любовью,
да со мной, пеньком трухлявым, там себе не жди халявы.

Усмехнулся черт по новой. Знать, по нраву кума слово
для него теперь случилось. Тем же мигом озарилось
за спиной бесовской стати место, где с трибун-полатей,
всё неслись, неслись посулы. Но уже сводило скулы,
и притихший гегемон, средь оранжевых знамен,
стал заметно уставать. Да и был не прочь пожрать.
Вот, на этом-то моменте, кто-то умный в рыжей ленте,
крикнул драть всем лица вверх, и устроил фейерверк.
Что толпе — хлебов да зрелищ. Вновь десятками взревели
голоса наперебой, хоть и схожие на вой.

Но для кума те старанья, были лишним наказаньем.
Прочь ступал по насту он. Взор потуплен, отрешен.
Не сыскав тропинок бродов, средь орущих колобродов,
шел назад седой старик. Лишь луны полночной блик
путь-дорогу освещал, да спокойный знак давал:
Мол, живи, дружок как прежде: в Вере в Бога и Надежде.
Внуков нянчи. Деткам помощь окажи, какую сможешь.
Хлеб расти. Дои коров. Береги жену и кров.
Пусть сударыня Любовь, согревает твою кровь.
И коль эти три сестрицы, три царицы-молодицы
будут властвовать в дому, то тебе ведь ни к чему
знать про этих горлопанов, что в заморских дальних странах
водят дружный хоровод, как и чем гнобить народ.
Даром времени не трать. Ведь отчизне – злейший тать,
кто от сердца жить не хочет. Только о себе хлопочет,
и не помнит знаний здравых: что пред Богом, все мы равны.
Что не нам, так нашим детям, всякий памятью ответит
за безмерность унижений, рёв бесчинств и зло брожений.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 106. Ежедневно 1 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.