Быть может, кто в сердцах осудит,
не знаю…, но порой не утаишь
рассказа о причуде неких судеб,
что канули в безвестие да тишь
далеких дней. Случилось мне однажды
в краю далеком прибывать по нуждам.
Копать причину здесь сочту не важным.
Поскольку главным, мыслю, в слове дружном
сыскать понятье — почему же так
случилось с тем, о ком теперь вещую.
Что наша жизнь – награда иль пятак?
Да верным ли путем теперь кочую
и сам я? Время раны лечит,
промолвил кто-то. Может он и правый!?
Но тех тревог, что породила встреча,
до сей поры не заживились раны.
Заброшен делом в тот далекий край,
я мыслил лишь о скором возвращенье.
Гостиный двор, похожий на сарай,
служил мне неотвязным наущеньем:
скорей покончить с делом, да спешить,
без всяческих задержек в путь обратный.
Сумел я в срок намеченный свершить
решенье тягот. Да под многократный
призыв от сердца, свел дела к итогам.
Не помышляя больше ни минутой
длить сей удел, в обратную дорогу,
под сень вечерней мглы, сырой и мутной,
ступил не медля, правя путь к вокзалу.
По кругу взором без нужды не рыскал.
Седое небо свет прощальный слало,
а редкий дождик мелкой каплей брызгал.
Фонарный столб. Мерцает светоч тускло.
Безлюдье улицы, да мерный перестук
моих шагов. В проходе темном, узком
чужого бормотанья странный звук.
Про неприветность местных переулков
уж поминал не раз. Теперь, вдвойне.
Забилось сердце непомерно гулко.
Меж тем, ступаю. Хоть и странный гнет
от непонятных слуху бормотаний
добра сулить не может по природе.
Кто слова толк не кроет вглубь гортани
да светел ликом, тот во тьме не бродит.
Чтоб описать явленье странной стати
теперь я в силе. Но по той поре,
уж вряд ли б…. Хоть бы и истратил
посыл от красноречий бурных рек.
Хламида, рубище, а может быть и ряса
до пят скрывала непонятность черт.
Пенькой в канате плотно подпоясан
и худ в излишке данью страстных жертв.
А лик узреть не привелось в началах.
Накидка-капюшон хранила должно
явленье хоть каких-то видов малых.
Всяк домысел прослыл бы зло да ложно.
«Торопишь время…?» Странное начало,
хоть для знакомств, а хоть и для прошений.
Сродни насмешке в мгле сырой звучало
неясное в желаньях обращенье:
«Кто срок торопит — грешен опозданьем.
Кто чтит черед, успеет все как должно.
Поспешность в деле служит наказаньем,
хоть сеет в мысли увереньем ложным
успешность некую. Спешить, сродни смешить.
Доказан постулат сей не однажды.
Деянье торопливостью вершить —
что черных кобелей отмыть от сажи.
Не поучаю. Дарствую от знанья.
Не тщись в заботах поиска ответов.
Настанет срок и слов сих осознанье
прибудет в сердце радостным приветом»
Монах ли, инок? Может быть, чернец.
Что там еще в созвучии уместно…?
А может вор, иль попросту — подлец,
сокрыл злодейство в лике неизвестном?
Гадать – пустое. В шаге прерываясь,
навстречу неизвестному ступаю.
Примолкли звуки в тени зарываясь,
да страхи место злости уступают…
«С чего пристал-то? Уж, не скуки ль ради?»
— намеренность в решениях не крою.
До края видно в неприветном граде
по той поре: и прозябанье злое,
и дел черед, наполнили сознанье.
Но не о том я…. В той поре звучало
иное слово лишь одним заданьем —
закончить там, где место быть началам.
«Опять торопишь. Вон оно ведь, как….
Кому-то от щедрот само дается.
А кто-то — век, обрящить ищет знак,
да все ж без тех находок остается.
Но вот обида, те, кому случилось,
как правило, противятся да ропщут.
Вот и твое ведь сердце вдруг озлилось,
а мысли — стылым ветром в дикой роще»
«Так от каких же радостей плясать-то?
С чего бы вдруг, да умиляться встрече,
коль не постичь по разуменью святость?
Мудреность слов уразуметь не легче
чем понимать блаженного у храма.
Твердишь про торопливость непрестанно,
пугаешь перехожих видом странным,
укор в рассказе ноет давней раной?
К чему, о чем…? Ты объяснись, попробуй,
а то ведь бродишь – около да возле.
Сподобься угодить, пусть не народу,
а хоть бы мне. А радоваться после,
уж станем по обычаю как должно.
Я ладен не спешить, коль дело стоит.
За ясностью и встречи срок продолжим
сколь пожелаешь. Мыслю, не пустое
иль зряшное затеял в баловстве?
Я к мудрому охоч, не чти сомненья.
Меж тьмой и светом — выбираю свет,
в почтенье добром к знания соленьям,
но не от патоки утехи прибываю.
Уж будь покоен, я — не подведу.
Лишь к откровеньям истым призываю,
не важным, даже если… на беду».
Зачем сказал? И сам не понял сразу.
Но уж сказал. А слог, не воробей.
Стоящий подле в сказ не встрял ни разу.
Лишь плащ по ветру, будто скарабей
шуршит песком. А ночь прибрала право,
да селится неспешно по проулкам.
Зашлись часы на башне в бое бравом,
окликнув припоздавших эхом гулким.
***
«Не станем беспокоиться вопросом —
зачем вдруг ты, и почему, теперь?
Пусть сложится светло и даже просто:
Мол ты, и все тут…. Так мудрей, поверь.
А если истинно, то срок теперь грядет
мне уходить. Приспело, значит, время.
Знаменьем вещим сказано — идет
за мной посланник. Но от истин бремя
не вправе я нести из жизни прочь.
Засим и ты теперь передо мною.
Но избранность себе ты не пророчь,
хоть встречи суть — затеей не простою.
Уж долгим сроком жил я как отшельник,
отвергнув благости и данности сообществ.
В тиши дубрав, за дальностью расщелин
гранитных круч, где ручеек лишь ропщет
да веет свежестью нетронутых прохлад.
Там соловьи безумствуют по рощам.
Там до слезы я был сердечно рад
и шири девственной, и тропам в лох заросшим.
Виденья пламенных и милых зорь рассветных
вершились дивностью в спокойствии великом.
В тех далях дальних, диких но приветных,
не знал я встречи с человечьим ликом.
Как так случилось, спросишь ты теперь,
чтоб вдруг решился я покинуть веси?
Возникшую во взорах страсть умерь.
Лишь ветер скоро рыщет по полесью
от неба данностью. Не торопи ответ.
Я был рожден, уж верно, как и ты.
Одним порядком нас являют в свет:
средь бед, мытарств да вечной суеты —
измысленных людьми. Рожден по сроку.
Под крики матери да упованье близких.
Не данью злой судьбе иль может року,
в тот час в соседстве, под хулу да визги,
вели в судилище оборванных бродяг.
И всяк стоящий кругом мыслил страстно,
что сам, от бедствий подлых передряг
избавлен в вечности. Что о конце ужасном
толк не о нем. Наивен да смешен
сей люд простой в своей ничтожной вере.
Кто света от небес в душе лишен,
тот не поймет, что всякому — по мере
да по деянью…. Ладно, что уж там….
Взращенный среди сонмищ вероломства
да злых глумлений над людским обличьем,
я зрел порочность и в делах потомства,
где человек до края обезличен
да обращен в подобье дикой твари
живущей лишь животностью начал.
Где в поиске страстей просвет не дарит —
ни Бог, ни царь. Я в слове умолчал,
что безотцовщиной возрос по сожаленью.
Как там…, байстрюк? Вот, вот, байстрюк и есть.
Отец — из знатных. Данью вожделенью
я лишь порочному. Средь нынешних-то днесь
уж в грех не числят? Полно. Переступим.
Внимал я множеством как люд, подобно бесу,
куражился над истин хладным трупом.
Как словом подлым разносил окрестом
бессмыслия от странных начинаний,
удуманных по яви не от блага.
Как понеслись от истин вещих знаний,
взбешенною на радостях ватагой,
крушить все то, что данностью великой
ниспослано на землю им самим же.
Как становились серостью безликой,
как предавали дальние и ближний.
Вот в той поре пришел я к осознанью,
что жить как жил, не в силе. А желанья,
уж не толпились в страстных притязаньях
да не спешили исто к подражанью.
Ушел я в пустынь. Тяжкой чередой
тянулись ранних сроков испытанья.
Да всякий новый день очередной,
казалось мне, тем самым днем настанет,
где для несносности безлюдья завершеньем
прибудет верный знак. Ах, как смешон
да гнусно жалок в непристойном тщенье
я был тогда. Ведь рок-то – предрешен.
И сколь противься да взывай про милость,
на исправленьях не прибудет толку.
Что в дальностях небес тебе судилось,
то лишь и сбудется. Хоть, в подражанье волку,
завой средь ночи на луны светило,
хоть веком вечным не вставай с колен.
Вершится все божественным мерилом.
А суд людской — лишь суетность да тлен.
Все потому, что перечесть порочность
в людских делах не хватит даже жизни.
Для тех пороков присудила прочность,
хоть та же лень. О правде лишь на тризне
припомним мы. И то ведь, лишь от страхов
что в скорости держать иной ответ,
где дух дрожит совсем не перед плахой.
Да, в общем, плах там не было и нет.
Чем дольше длился срок уединенья,
тем реже страх потерь тревожил мысли.
Вот кто-то молвил, что соединеньем
с природой Божьей — постигаешь смыслы.
Мудро. Хоть может, не совсем уж точно.
Коль кто б спросил, я б молвил чуть иначе:
резонный толк о правом да порочном
там в мысль не льется, но галопом скачет.
Той малости, что промышлял для пищи
имелось в пустыни в довольстве полной мерой.
Познал я заповедь — где полуголый нищий
богаче тех, кто в сытной жизни серой
в достатке изнемог. Не лгал сказитель.
Все так и есть, уж в том наверно знаюсь.
От Божеских щедрот плодов носитель
питал мой тлен. Я в чистоте сознаюсь,
что долгим сроком жил единым духом
да от ковша кудесницы водицы.
О карах злых не верь досужим слухам.
За пост от хлеба Бог воздал сторицей.
Сперва забрезжило в мерцанье мимолетном
от мысли здравой в тьме смешных неверий.
Но вот уж птицы стройным перелетом
ворвались в бренности надуманных мистерий
да рассудили без затей великих,
воздав всему, чем жил я — по заслуге.
Восстал мой прежний путь — венцом безликих
страшащих образов. А недруги и други
прибыли равными в скитаньях непрестанных,
да так же немощны в познаниях от истин.
На то, что ранее казалось знаком странным
воззрел я в нови. Древом многолистным
расцвел сей мир в изяществах природных.
Теперь я плакал только лишь от счастья.
О, сколь же таинств вещих, благородных
познал я в той поре небес участьем.
Теперь я жил совсем иным сознаньем.
Я сравнивал потери и находки.
Не чтил удел безлюдья наказаньем.
Бродил меж древ неспешною походкой.
Мне в други страстно напросились птицы.
Зверье от ног бросаться перестало.
По вечерам я чел средь звезд зарницы.
Каменьев ряд, с вкрапленным в них кристаллом,
препоной не служил. Стелил дорогу.
Родник звенел призывом к омовенью.
И лишь однажды я от мысли вздрогнул,
когда средь помыслов всего одним мгновеньем,
возник нежданно образом лучистым
великий Вещий с взором просветленным.
И глас взалкал струною громкой, чистой.
Да так призывно, что дубы да клены
взметнули кронами, что от ветров скитальцев:
«Пошто подобно трутню век влачишь?
Иль боле нет в миру иных страдальцев,
а беды от житья укрыла тишь?
Ступай не медля, да снеси от знанья!
Пусть и не всякий осознает суть.
Не жди за правды толк — удел лобзанья.
В сужденье истин непреклонен будь».
Уж к завершенью движется рассказ.
Ты утомился? Не сердись, коль сможешь.
Хоть знаю, что простишь меня не раз
в тот час, когда ответ от сердца сложишь.
Но все одно — прощенья попрошу.
А как иначе…? Нынче не желанный
я гость пока. Да в слове вон ношу
призыв совсем неясный, да нежданный.
Что расскажу итогом откровений…?
Открытье просветленностей великих
явило сути множеств обновлений
во взорах на деяния да лики.
Особым смыслом то, что век людской
пустился в путь совсем уже не верный.
Не то чтоб схож он на минутный сбой.
Он по природе дел — и злой, и скверный.
Тот путь, что люд избрал — лишь на болота
и приведет. С кликушей не ровняй.
Про сказ, что ломимся в открытые ворота
и спору нет. Ты слов-то не роняй.
Перебивать негоже. Мало проку.
Успеешь. Верь мне, все еще случится.
Хоть правым делом, век земной по сроку,
от пряжи нитью тонкою сучится,
сквозь вечности одной лишь вспышки мигом.
А мы укоротить в подспорье свет
сей мыслим. В землю, будто в ригу,
куда наложено на бесконечность лет,
снуем не попадя. Да разве ж только это,
по скорбности заслуг прибудет главным.
Мы для простого не нашли ответов,
но веруем, что в силе — Богу равны.
На расставанье, мой совет прими.
Быть может, где-то нужным и послужит.
Слов не слыхать, когда вокруг гремит.
А глас, что Вещий, с суетой не дружит.
Коль исто жаждешь — так тому и быть.
Коль в баловстве пророчишь — не случится.
О том, что Человек, нельзя забыть.
А жизнь красна, лишь тем, что правдой чтится»
© Владимир Дмитриев
(Визитов на страницу 44. Ежедневно 1 )
