зарисовка

Беспорядочно и некрасиво
умер он под страстную субботу.
Тот овраг за лесным массивом,
лишь одной детворе беззаботной
был по-своему интересен.
Вот они и нашли страдальца
в старом, с мусорной свалки кресле,
и тряпицей, зажатой в пальцах.
Тряпку взрослые развернули,
когда службы в овраг понаехали.
Виды взоры не обманули,
хоть и память давно с прорехами:
орден «Славы», звезда «Героя…»,
нет, не нынешние, но Союзные.
Документы, бумажки — горою,
край изгрызен как корки арбузные.
Хоронить собрались как бесхозного.
Мы теперь ведь за правило взяли
ту банальность житейской прозы,
что и мёртвому нужен хозяин.
Тощий опер смотрел на награды
как на лишние в дне побрякушки,
и в трудах над бумажной шарадой
всё чесал и чесал по макушке.
Час спустя объявился знающий.
Скорчил сходу гримасу кручины
да на ноте картавящей, лающей,
выдал следствия и причины.
Незабвенный квартирный вопрос,
как лишайник на мокром камне,
из надысь тихо в нонче пророс,
сделав старого лишним и крайним.
Молодым нужно жить-поживать,
старику мир лишь памятью красится.
Ну, а памятью век доживать
хоть и где…, нет особой-то разницы.
Вот, отправили деда на слом.
Проще будет сказать – на списание.
Как страдальца в овраг занесло
только дворник-таджик знал заранее.
Тот, который для множества «чурка»,
то подкармливал деда из жалости,
то дарил ему на зиму куртку,
вычленяя из собственной малости.
Кто-то бросил — а близкие, кровные,
неужели, ни ухом, ни рылом…?
Те поля, что на вид вроде ровные,
не по-детски бурьяном накрыло.

В общем, пожил служивый, и ладно.
Не заплачешь по всем, с кем случилось.
Нынче в храмах иконы да ладаны,
вот, пусть молятся, чтобы простилось.
Лишь вопрос. Души живы по-прежнему?
Верить хочется… живы и есть.
Ведь душа, чудо-нива безбрежная
где взрастают и совесть, и честь….

© Владимир Дмитриев