Когда от страстных безрассудств влекомый,
он сжег мосты и заступил рубеж,
стал мир тотчас чужой и незнакомый.
И даже старый флюгер цвета беж,
что с давних пор над ратушей старинной
крутил извечный поворот со скрипом,
сроднился в вид — со старой балериной,
что вертит фуэте с протяжным хрипом
плюющих в свет свою неизлечимость
дрожащих бронх. На вере, что пройдет,
он жмурил глаз и клял неразличимость,
в надежде, что вот-вот, и хмарь уйдет.
И всё опять в положенном порядке
займет привычность отведенных мест.
Но кто-то злой, затеяв игры в прятки,
на мысли ход поставил жирный крест.
Черед шальных картин от наваждений,
дразня висок и будоража нервы,
невиданным доселе от рождений
приливом сил, призывно слал, что первым
и главным для него теперь решенье,
где должно сути не искать от дела.
Но, лишь заботясь о его свершенье,
призвав уменья собственного тела,
ступать по краю сколь прибудет духу.
Не жалуя мечты к освобожденью.
Да не скорбеть, пустым внимая слухам,
что тяжко болен страшным наважденьем.
И он ступал. Хоть где-то, в самом чреве,
на дне измотанной страданием души,
в гудящем смертоносным звуком рёве,
что без зазрений здравый смысл крушил,
пусть в малости, но, хриплый голос вторил
что все уйдет. Пусть, не теперь. Но позже.
Что, минув топь блаженности и горя,
он снова стать, кем был, однажды сможет.

Наивность шествует с безумством наравне
в том мире, где сегодня жив несчастный.
Там нет врачующих. Лекарства, тоже нет.
Там… лишь дома для сумасшедших часты.

© Владимир Дмитриев