Всё там было. И крики, и плачь.
И, с разбитыми стёклами рама.
Старый глобус несущийся вскачь
по тропинке от школы до храма.
Взрывом брошенный навзничь плакат
призывающий петь и трудиться.
И сгоревший дощатый накат
над колодцем с студёной водицей.
Были матери стон и жестоко
перепачканный подлостью праздник.
Пёс дворовый убитый осколком.
И заочно намеченный к казни
парафраз о безоблачном детстве,
где всему надлежит быть навеки
только с радостью в добром соседстве,
и с талантом любви в человеке.
Но теперь всё не так, всё не так.
Корчат нелюди злую гримасу.
Сердце бьётся лишь выстрелам в такт.
А толпа, обращённая в массу
страшным горем и болью сплочённых,
мечет взоры в небесную высь.
Лишь одною мольбой увлечёны
сеют в синь и безоблачность мысль,
где лишь толк о спасении звонкий.
Где и в жертву готовы отдаться,
чтобы тот вон, пусть маленький, тонкий,
но… в живых продолжал оставаться.
Ноют звуки сирены в надрывы,
увозя под простынкой солдата.
Без сомненья он встал на обрывы,
хоть и был-то лишь тем виноватый,
что однажды навек присягнул
защищать тех, кто слаб, кто обижен.
Перед пулей спины не согнул.
Лишь собою прикрыл, кто пониже
и поменьше на свете прожил,
не успев даже толком влюбиться.
И в молчании жизнь положил,
лишь глазами сумевши проститься.
Стылый ветер листву ворошит.
По кустарникам птицы щебечут.
Речка, гладью блеснув, ворожит.
Горы мыслят о тленном и вечном.
А наёмник с закрытым лицом,
рукоять придавив сапожищем,
утверждает, что смерти гонцом
он по воле Аллаха лишь рыщет.
Снова были и кровь, и рыдания.
Были крики и странность условий.
В завершенье, постыдности данью,
без уступок, пустых многословий,
собрались и ушли восвояси,
оставляя лишь смерть по следам.
Был тот миг непонятен, неясен…?
Но я должное право отдам,
тем, кто в час тот не думал о том,
обнимая спасённых из плена.
Кто разбор отложив на «потом»
встал, чтоб вровень смотреть, на колено.
Много позже услышал я повесть.
Верить в сказку, наверно, не грех.
И рассказчик старался на совесть.
И в побасенке множеств прорех
не нашёл я, хоть как не старался.
Потому и решил поделиться.
Может, к сути концам не добрался.
Только путь этот всё ещё длиться.
Потому и надеюсь, что вместе
будет как-то вернее, надёжней,
разобраться, осмыслить и взвесить.
Ведь рассказ тот не очень и сложный.
Говорил: В тот же день, но, под вечер,
как покинули город злодеи,
из дубравы за дальним заречьем,
для собравшихся странной затеей,
горделивой бесшумною птицей,
в мари бело-прозрачной оправе,
по измазанной смертью станице,
по захарканной в кровь переправе
дивным сном пронеслась кобылица.
Белогрива, безудержна, страстна.
Воплощённая в явь небылица.
Непонятна, но как же прекрасна.
Пронеслась и тотчас растворилась.
Будто белый рассветный туман.
Но в тот миг, всё, что прежде творилось,
отодвинулось напрочь в умах.
Не навечно, на время, конечно,
вдруг свободнее стало дышать.
Поутихли, и плачь бесконечный,
и простое уменье — решать,
вновь вернулось на прежнее место.
Стало благостней в духе и в теле.
Стало в дружбе от радости тесно
не на слове, но, всё же, на деле.
Вот такое… поведал рассказчик
за недолгое время беседы.
Я судить про него не указчик.
Даже если бы добрым соседом
был он мне с закадычных времён.
Ну, а вы, коль хотите, решайте.
Всякий нынче сметлив и умён.
Если всё ж недосуг, не мешайте.
Пусть другие домыслят про сказ.
По уму разберут да рассудят,
и напишут про всё свой рассказ.
Для желающих, но… не для судей.
© Владимир Дмитриев