Ты услышь-ка меня, Всевышний.
Если это, конечно, возможно.
Не сердись, коль покажется лишней
череда моих фраз осторожных.
Наши деды учили в терпении,
при неспешности да в стараниях,
что дорогу земную сквозь тернии
чистит тихая речь покаяния.
А еще, говорили – молитвою
всё отпустится да простится.
Но осталось за дальней калиткою
то ученье просить да крестится.

Я попробую все по-своему.
Не получится, лишь с себя спрошу.
Нынче все по-иному устроено.
Уж иные догматы ношу
я и в сердце, и в мысли встревоженной.
Да частенько крестясь на бегу,
я всё реже дорогой нехоженой
по желанью пускаться могу.
Ты не сильно сердись. Ведь воспитан
не в полях я, не в гуще лесов.
На асфальте затертом, разбитом,
среди шума людских голосов,
где про всё говорят, но не слышат,
ни печальные стоны, ни плач.
Где машин отработками дышат.
Где лишь деньги — и бог, и палач.
Потому и не знаю как должно.
Но скажу об одном лишь теперь:
так, как вроде бы кем-то положено,
не живут уже больше, поверь.
Говорили, что за ослушание,
только гнев твой и вправе карать.
А на деле: и нынче, и ранее,
кто казнит или судит, их — рать.
Развелись и окрепли в стараниях.
Да еще норовят — побольнее….
Мол, запомнит навек наказание.
В злом усердье за «правду» радея,
загоняют по стойлам прогнившим.
А посулом — где пряник, где кнут.
И сидим мы по норам да нишам,
наблюдая, как ближние мрут.

Я покаюсь, коль должно и нужно.
Только ты не останься в долгу.
Среди множества мысленных кружев,
подскажи мне…, я сам не смогу:
где тот путь, что ведет к избавлению
от «голгофы» людьми сотворенной?
Повинуясь тому направленью,
волей высшей, святой, просветлённый,
я не стану, ни медлить, ни ждать,
ни попутного ветра, ни знака.
Не затем, чтоб опять угождать.
Без смущенья, что кто-то заплакал.
Лишь березовый посох срублю
и в незримые дальние дали
я без всяких сомнений ступлю,
и скажу…, чтоб обратно не ждали.

© Владимир Дмитриев