Они убивали его не спеша.
Прерывисто громко в движенье дыша,
терзали во тьме распростертое тело,
вгрызаясь на визге, привычно, умело.
Клыки в окровавленной пасти сверкали.
О жизни угасшей жалели едва ли
замученной жертвы. И это не ново.
Он – пища. И завтра отправится снова
их серая стая на поиск удачи.
В листве укрываясь тихонько заплачет
невидима глазу страдалица-птица.
И всё повторится…. Опять повторится.
Нельзя ведь иначе. Иначе убийца
в ту самую жертву тотчас обратится,
и голод — бездушный и грозный палач,
не станет в усердье на вой или плач
делить или множить. А просто задушит.
Заткнув для порядка и верности уши.

Невесел рассказ? Понимаю и знаю.
Скажу лишь о том я, зачем поминаю
про стаю, про дикую эту охоту….
Желанью иному судьи-доброхота
препоной поставлю вопросом ответ:
Ведь это у стаи лишь — выбора нет?
Но вряд ли для нас безысходность сгодится.
Зачем же под черепом чаще гнездится:
Что «скопом» полегче загнать одного.
Что после ответить найти хоть кого
напрасное дело. Пусть правдой ответит
хоть кто. И неважно, что он не приветит
мое рассужденье. Мы — люди, иль нет?
Для множества нас односложен ответ.
Но всё же…. Коль люди, зачем, почему
мы травим друг дружку? Совсем не пойму
зачем норовим раздавить, разорвать,
когда он порой не спешит отдавать
себя без остатка за нашу идею?
Не хочет прослыть на века прохиндеем.
Не жаждет обменивать правду на ложь.
Свой выбор склоняет на слово, не нож.
Нет, можно конечно: раз ворон, так — черный.
И цвет-то понятный. Прямой не притворный.
Другое ведь дело, коль серый иль белый.
С таким незадача. И некто умелый,
блюсти и присматривать поднаторевший,
не медля: «Ату его…! Падший и грешный».
И гонят. И травят. Как вроде бы, должно.
Ведь он иноверец. Что чуждо, то ложно.
Вот так и живем — злым подобием стаи.
Скажи мне… от этого лучше ли стали?

© Владимир Дмитриев