Слепая осень. Громадьё туманов.
За сорок вёрст притихший град Иркутск.
Надрывным звуком, зло и бесталанно
пророчат вороны, присев за дальний куст.
От свежести рубахи лишь помин.
Шинель в разводах жёлто-рыжих пятен.
А крест нательный от mon cher ami
блестит скорее, только лишь распятьем.

— Поручик, бросьте глупое ухарство!
Не становитесь в полный рост на бруствер.
Погибнуть не в бою, простите, хамство.
Я тоже офицер, и тоже русский,
и перед немцем на коленях не стоял,
и прадеды мои спины не гнули,
но смыслов никаких не вижу я
убитым быть в отцвет шальною пулей.
Они опять пойдут, ещё немного….
Хоть шутим мы про лапотную власть.
У них осталась лишь одна дорога:
по нашим трупам потоптаться всласть,
и разобраться наконец-то с «белой костью».
А вы, на бруствер…. Как дитя, ей Богу!
Не искушайте, я прошу вас, бросьте.
И уберите с пулемёта ногу….
Я честь не предавал и не предам.
Присяги за полжизни не нарушил.
Прошу вас, перестаньте господа,
мытарить без нужды больную душу.
И образумьте этого юнца.
Пусть прекратит к поручику цепляться.
Из боя мы не вышли до конца,
а он, стреляться. Только лишь, стреляться!
Корнет ответьте нам, а лет вам сколько?
О Боже, так и думал…. Девятнадцать.
Я понимаю…, влюблены настолько,
что непременно хочется стреляться.
Да, кстати господа, а кто сказал,
что Капель ранен. Что ноги лишился?
И чем там, кстати, месяцем назад,
рейд за Высочеством в итогах разрешился?

Ответа не было. В рассветной тишине
завыл снаряд, и вздрогнул дол от взрыва.
По небесам, по выжженной стерне,
по эскадрону, вросшему в обрывы,
полил шрапнельный дождь, калеча твердь.
Затараторил пулемёт на взгорке.
Кривляясь, приползла старуха-смерть.
И мир запАх безвыходным и горьким.

© Владимир Дмитриев