рассказ

Учитывая тот факт, что с давних пор я являюсь убеждённым и непреклонным сторонником теории или гипотезы, как кому будет угодно, утверждающей, что ничего в нашей жизни не происходит случайно, полагаю, что и встреча, описанная мною в этом повествовании, не является исключением из правил.
Началось всё с того, что пару месяцев тому назад приехал я по служебной надобности в небольшой городок, затерявшийся на просторах средней полосы нашей необъятной родины. Сразу оговорюсь, ни точных координат, ни названия города, ни уж, тем более, настоящих имён, я указывать не стану. Укажу лишь, что места эти от шума и бесконечной суеты мегаполисов и широких автострад далёкие, потому жизнь здесь текла, да полагаю, и теперь течёт всё больше в благодатной тиши и степенстве.
С делами я сумел разобраться быстрее, чем мог того ожидать, и к собственному удовольствию, вполне удачно. Так как, отправляясь в поездку, билеты я привычно покупал сразу в обе стороны, то на этот раз, благодаря быстрому разрешению дел, времени до отъезда оставались ещё больше суток. Решив не топить оставшееся время в праздном безделье, я отправился на прогулку по местным достопримечательностям. Нет, наверно, всё-таки слишком громко сказано. Это я, о достопримечательностях. Как по мне, то из всех более-менее значимых с точки зрения самобытности культуры или исторической памяти здешних мест, под это определение могла подойти разве что, старенькая церквушка, приютившаяся в непосредственной близости от железнодорожной станции. К ней я и направился.
В своё время я занимался изучением архивных документов, касающихся архитектуры культовых строений и потому, довольно сносно разбирался в этом вопросе. Храм, к которому я подошёл, был достаточно древним, хоть и успел претерпеть в своём облике некоторые изменения от рук современных реставраторов. И, тем не менее, по внешнему виду и архитектуре, строению было не менее двух, а то и более столетий. Три купола явно крытые уже в нынешние времена листовой жестью, увенчаны православными крестами, тускло поблескивающими в лучах время от времени проглядывающего из-за туч солнышка. Ни внутри, ни по близости народу не было. Лишь у приоткрытой входной двери, покрытой замысловатыми изразцами, на вкопанной в землю скамье сидел молодой мужчина в довольно странном облачении. От шеи, до самых пят ниспадала чёрная ряса, из-под которой выглядывали носки вполне современных кроссовок. Поверх рясы была одета короткая зелёного цвета куртка.
Ну, весна ещё только-только стала набирать силу, да и солнышко не слишком торопится радовать округу теплом, размышлял я, рассматривая незнакомца, устремившего свой взор на маковки куполов и совершенно не замечающего меня.
Осторожно переступая по жалобно поскрипывающим под ногою ступеням крыльца, я направился внутрь. Всё, как и в большинстве мест, отдалённых от большого сосредоточия людей. Скудость убранства, лампадный дух, приглушенное эхо. Свечи в напольном бронзовом подсвечнике и двух подвесных лампадах горят ровным пламенем, без треска и копоти. Небольшой деревянный киот и аналой, два, а то и меньше, десятка икон в окладах. Лики суровы и безразличны. Но первое и, наверно, главное, что сразу бросилось мне в глаза, затмив скромность всего остального убранства, были стены. От уровня среднего человеческого роста, по четырём сторонам, все стены были расписаны удивительными по качеству исполнения, подбору тонов и красок, фресками. Сюжеты, взятые из библейских писаний, были наполнены такой правдивостью и красотой, что я, по совести, на какое-то время лишился всяческих желаний, кроме одного – видеть, и без конца, смотреть на всё это боголепие. Уж извините, за столь высокий слог.
— Простите великодушно, с Вами всё в порядке…? – раздался за моей спиной тихий голос.
Я резко повернулся на звук, сбрасывая оцепенение и медленно угасающую восторженность. Всего в шаге от меня стоял тот самый молодой человек, которого немного раньше я видел сидящим на лавочке с задранным вверх лицом. Откровенно говоря, вопрос о молодости данного субъекта был теперь весьма спорен. На улице я его особо не разглядывал, но теперь такая возможность у меня была. Плотная, покрывающая почти всё лицо борода, хоть и была причёсана, но выглядела весьма неопрятно. То же, можно было сказать и о его причёске. Одного с бородой соломенного цвета волосы, ниспадающие почти до плеч, были беспорядочно уложены явно второпях, и уж точно, не с помощью предмета предназначенного для данного действия. Лишь только глаза, цвета бескрайнего весеннего неба глаза, лучились энергией задорности и стремительности, так свойственной юному возрасту.
— Вы, кто? – более глупого по сложившейся ситуации вопроса, в моём словарном запасе на тот момент не нашлось.
— Кто я…, — с улыбкой в голосе, повторил вопрос мой визави, — я, вообще-то, Егор. Присматриваю за этим храмом, и так, порядок поддерживаю. А я, простите, с кем имею честь…?
— Вы лучше подскажите мне, любезный, — оставляя его вопрос без ответа, спросил я, — это какой-то местный Микеланджело расписал стены вашей церкви, или заезжие умельцы пытались подражать Сикстинской капелле?
Что уж тут поделаешь. Любим мы, чуть надменные пришельцы из мегаполисов, подтрунить над провинциальной необразованностью по поводу, а частенько, и без него, кичась собственным знанием и образованием. А ведь попасть при этом впросак, дело плёвое.
— Микеланджело Буонарроти был великим и непревзойдённым для своего времени зодчим. Гением, если будет угодно, — произнёс назвавшийся Егором, после непродолжительной паузы, — Потому и писал он своё «Сотворение мира» в Ватикане по приглашению самого понтифика в 1508 году, а не расписывал храм в нашем, мало кому известном, городке. Вы, человек образованный, культурный с виду, потому, уж простите на слове, мне Ваш сарказм странен и непонятен. Вовсе не для спора или чего-то там кому-то доказывать храмы расписывают. Неужто полагаете, и Рублёв с кем-то спор вёл? Сомневаюсь. Он душой для души писал.
Не рой яму другому, сам в неё и полетишь вверх тормашками, зло подумал я про самого себя.
— Какой, к чертям собачьим, сарказм…, не сдержавшись, выпалил я, — Господи, прости! Написано прекрасно, суперклассно, одуренно!
Ты…, простите, Вы же сами видели, как я стоял с открытым ртом. Потому и спросил, пусть и неправильно, но искренне интересуясь, кто это писал….
— Я расписывал, — слегка смутившись под моим напором, ответил мужчина, — Вы уж, лучше говорите мне «ты». Я вижу, Вам так будет удобнее. Да и по возрасту Вы старше.
— Вы, ты…? Неее, подожди, подожди, подожди…. Ты, только что, сам мне сказал, что работаешь при храме охранником. А теперь, оказывается, ты художник…. Ещё и ряса на тебе…?
— Уж поверьте, загадки никакой нет…, — снова улыбнулся мой собеседник, — Рабочих рук в городе совсем мало осталось. Молодёжь в большие города подалась в поисках счастья да удачи. Вот и приходится успевать. Да и не художник я вовсе. Где уж, мне. Настоящие художники, они избранные. Если современный языком выражаться, то я, скорей, оформитель. Так правильнее будет, как мне кажется. Я ведь ещё и в местном школьном клубе подвизаюсь в помощниках. А они за это меня к их компьютеру и библиотеку без всяческих запретов пускают. Она ведь, библиотека, в смысле, одна на весь город и сохранилась с прежних времён. Там такие издания есть, не оторвёшься.
Я пристально заглянул к нему в глаза. Нет, ни лукавства, ни малой доли потаённых насмешек или притворств, я в них не увидел. Он говорил чистую правду.
— А давайте, я Вам, вот так…, — Егор чуть отступил за угол, поднял руку, и щёлкнул, как потом оказалось, выключателем, — Так светлее будет.
— Выключи…, немедленно выключи, — на высокой ноте среагировал я, — Ты что, не видишь? Нельзя. Только свечи, свечи и свет из окна. Освещение должно быть абсолютно натуральным, как и сама твоя роспись. Только при настоящем свете проявляется вся истинная сущность естества.
— Вы правы. Я такого же мнения. Но наш настоятель, отец Сергей, сказал, чтобы при людях, на богослужениях или просто, при посетителях, я свет всегда включал. Чтобы все видели и знали, как мир наш зарождался. Может, он и правый. Хотя, за электричество теперь нужно платить побольше, чем прежде.
Пока Егор говорил, я опять внимательно осмотрел зал. Мой взгляд остановился на амвоне. Только теперь я рассмотрел удивительную сложность и красоту ансамбля резных деталей украшающих лобное место зала. Гармония групп изображений была настолько удачно продумана, что вызывала невольное восхищение.
— Это наш дядя Коля…, — перехватив мой взгляд, снова заговорил Егор, — вот, где мастер, так мастер. Золотые руки. Что пожелаешь, то он и сделает в два счёта. Одним словом, русский Левша. Обидно только, что учеников у него нет, а ведь ему за восемьдесят уже. Да, если не сильно торопитесь, то сами его и увидите. Он скоро придёт. Мне в клуб нужно по делам отлучиться, а он меня на это время подменит здесь.
Будто подтверждая сказанные им слова, еле слышно скрипнула входная дверь. О том, или вернее, того, кого я увидел, в следующее мгновение, опишу без всяких преувеличений. На пороге застыл седовласый былинный богатырь. Косая сажень в плечах, этот сказ как раз, про него. Могучий бородатый мужик с чуть прищуренным взглядом, ладонями рук, каждая из которых могла накрыть всё моё лицо без остатка. Такой и медведя в тёмном лесу запросто заломает без ружья или рогатины, подумал я.
— Бог помогай, дядя Коля, — обнажая в широкой улыбке два ряда белоснежных крепких зубов, произнёс Егор.
— И вам, не хворать, добрые люди, — откликнулся великан и без долгих предисловий тут же спросил, — А это кто ж подле тебя, Егорка, будет? Дружок аль родственник какой приехал?
— Гость, дядя Коля, приезжий гость. По делам, наверно. Храм ему наш приглянулся, вот он и зашёл.
— Ну, коли так, то ладно. Ты, Егорка, давай, беги поскорее в клуб. Чай, заждались детишки. А мы тут, с гостем твоимтпосидим на лавочке, о том, о сём пошепчемся. Гость-то я вижу, не простой, столичный. Вот и узнаем, как там теперь в столицах да заграницах люди живут. Беги, беги….
— Вы уж, простите меня, — тихо произнёс Егор, обращаясь уже ко мне, — Не задалось нам с Вами поговорить в достатке. А жалко. Мне почему-то показалось, что нам обоим было бы интересно. Но, дела, дела. Ещё раз, простите великодушно.
Он низко поклонился, и исчез за дверью. Откровенно говоря, если бы на тот момент у меня был выбор, я с большим удовольствием предался бы дальнейшему изучению композиций, украшающих стены храма, нежели разговорам с незнакомым мне дядей Колей. Для меня, человека частенько попадающего в аналогичные, прошу прощения, забытые Богом городки и селения, такие разговоры легко предвосхищаются и просчитываются. Чаще больше одно и то же: стоит ли столица на месте, как там теперь в ней, и что нового, а почём…. Всё ясно заранее. Глубоко вздохнув, я направился к выходу, вслед за уже успевшим выйти в небольшой дворик при храме дядей Колей. Последний удобно расположился на вкопанной в землю скамейке и явно поджидал меня.
— Это хорошо, мил человек, что заглянуть в Божий храм время в дне находишь, — с места в карьер начал дядя Коля, — Оно ведь у нас, у людей, теперь как. Всё спешим куда-то, торопимся. А чтобы должную благодарностью воздать тому, кто дал нам ту самую возможность спешить да торопиться, и минутки не сыщем. Ты, я посмотрю, человек ненашенский, приезжий значит, а и тут не забываешь Господу поклон отослать. Молодец, однако.
Мастер-плотник сидел ровно, распахнув телогрейку, широко расставив обутые в «кирзачи» ноги, изредка бросая в мою сторону короткие, совсем не улыбчивые взгляды.
— Присаживайся возле, коли, не поспешаешь. Покурим вместе, поговорим, солнышку опять же, порадуемся.
Поразмыслив, я молчаливо принял его приглашение. Мне ведь и в самом деле торопиться некуда.
— Вот ты, я вижу, мил человек, житель городской, а то может, даже столичный. Иным словом выражаясь, личность вполне культурная, образованная, — опять заговорил дядя Коля, — Вот и ответь мне, будь добрым. Сколько человеку по жизни надобно? Что ж он всё тащит и тащит на себя, как тот битюг ломовой? Глянь, в большом городе теперь и шагу ступить нельзя, чтобы кто-то кому-то чего не предлагал. И в телевизоре, и в газете. А на улице? Пройти спокойно не дадут.
А ведь что, прощенья прошу, потому, как опять повторяюсь, тому человеку нужно? Какая никакая одёжа, сносный прокорм да крыша над головою у него есть и было давным-давно. От самых рождений. Ну, за малыми исключениями, конечно. Не без того. Так нет же, чуть повзрослеет, как сразу всё бросает, и ну мытариться по чужим краям. А чего, спрашивается, ищет, чего ему в родном-то доме не доставало? Хозяйка моя, царствия ей небесного, восьмой год, как померла. Очень добрая, сердечная женщина была. И искусница, и рукодельница. А пироги какие пекла. Одним словом, умница. И сынок родный у меня есть. Сорок седьмой годок ему нынче пошёл. Живёт со своею женой и дочкой, моей внученькой значит, в дальнем городе. Нет, так-то он неплохой. Работящий, не пьющий, и жену свою ни разу не обижает. А только в родной дом носу-то почти не кажет. Нет у него, понимаешь, как это теперь говорится, никаких возможностей, а хоть бы на недельку какую на отчий порог пожаловать.
В прежние-то времена родные люди в каждом дне за большим столом собирались. А коли, кто отъезжал куда, письма друг дружке писали. Какая никакая, а всё добрая весточка была. А теперь что? Телефоны…, как их там…, о, мо… мобильные, интернеты разные. Вот, еле, еле выговорил. Он мне, сынок значит, ещё в позапрошлом годе прислал такой телефон посылкою, через почту нашу. От руки словцо приписал. Мол, прочти внимательно инструкцию, включи, как всё указано, и будем мы с тобою отец, разговоры разговаривать. А я ведь ещё в прошлые времена, когда тех мобильных телефонов и в помине-то не было, на телефонный переговорный пункт всего пару раз захаживал. Не дружу я со всеми этими премудростями техническими. Вот и телефон, что сын прислал, убрал я от глаз подальше и позабыл о нём. Живо людям разговоры вести надобно, глаза в глаза. Чтобы чувствовать, понимать человека…
Дядя Коля ненадолго замолчал. Гонимые ветром рассеялись на небе тучи, и весеннее солнышко светило теперь тепло и даже немного припекая. Вокруг было так же пустынно, лишь совсем близко от скамейки, на просыпанной мелкой жерствой и галькой дорожке весело суетилась в поисках прокорма стайка зеленогрудых синичек и воробьёв.
Я отлично понимал сидящего рядом человека. Ритмы современной жизни давно свели на нет всякую возможность общения людей просто так, ради одного лишь желания видеть, слышать, говорить, не упоминая уже банальное — по-доброму заглянуть в глаза. Один из парадоксов урбанизированной цивилизации — поступательное одичание во всём бескорыстном и бесхитростном. Ведь даже присланный сыном дяде Коле мобильный телефон, тоже, пусть и своеобразная но, тем не менее, потаённая корысть, не отвлекаться на долгие поездки и те же письма. Времени у нас нет. Совсем нет времени на «этих ненужных глупостей», как иногда выражаются в одном южном городе.
— А Егор давно при храме служит? – спросил я, не поворачивая головы в сторону собеседника.
— А почто это ты, мил человек, об Егорке пытаешь? – неожиданно, голос дяди Коли наполнили нотки тревоги и плохо скрываемого волнения, — С каких таких радостей, и вдруг? Худого за ним, вроде, не числится. Парень он тихий, спокойный….
— Да причём здесь худое или не худое, — перебивая, я поспешил успокоить своего неожиданно разволновавшегося собеседника, — Просто, мне очень понравились росписи в храме. У парня явный талант.
— Не знаю, что там, про талант…, заметно успокоившись после длинной паузы, опять заговорил дядя Коля, — но то, что умелец он знатный, это верно. Я ведь все деревяшки в храме, по его рисункам делал. Он вон и сейчас побежал в клуб детишек рисовать учить. Да, добрый умелец, добрый, а дорожка по жизни вишь, скатёркой-то и не легла.
— Проблемы какие-то? Со здоровьем…, — спросил я.
— Здоровья у Егорки, слава Богу, хватает, хоть и натерпелся в своё время с лихвою, — со вздохом произнёс собеседник, — Ты человек хоть и сторонний, но, по глазам вижу, нет у тебя внутри гнильцы. Или, почти нет. Все мы, не без греха, уж, извиняй старика, за мою откровенность. Но, глаз у тебя, повторюсь, светлый, не шкодливый. Потому, и расскажу тебе историю Егорки, как сумею.
Пятый год пошёл, как он у нас появился. Случай, не случай, не ведаю, да только в тот час, когда он на нашей станции из поезда вышел, я там, на станции, значит, тоже был. Соседка в гости ехала поездом, ну, и попросила меня подсобить поклажу донести. Вдовая она, и одной ей никак не управиться было. Ну, я помог. А там смотрю, в конце перрона, парнишка с рюкзачком. Да по всему видать, что акромя этого потёртого рюкзачка, у него ни за душой, ни в кармане ничего и нет. Что меня к нему потянуло, спроси, не отвечу, но подошел, однако. Соседка, к тому времени, уже в поезд забралась и поблагодарить успела. Да, так подошёл я к нему и спрашиваю, по какой такой нужде он приехал и кого ищет. Что меня в нём наперво удивило, что не озлобился он, как нынче в привычке у людей. Ни грубить не стал, ни отмалчиваться. Назвался Егором, сказал, что в городе нашем первый раз, что ищет работу. И теперь не отвечу, что со мною в то время приключилось, да только поверил я ему как-то сразу и позвал к себе. Дом у меня справный, большой, даже если за ним вослед какие родственники приедут, всем места хватит. Как потом выяснилось, никто следом за ним приехать-то и не мог. Один одинёшенек он в жизни, как случаем не убранный колосок в сжатом поле. С того времени стал Егорка у меня жить. А настоятель нашей церквушки, отец Сергей, давно искал, кто бы в его отсутствие за храмом присмотреть мог. Он сам частенько уезжал: то панихида, то крестины или свадебка, то ещё что. А храм, без присмотра, дело скверное. Хоть люд у нас и добрый, а озорники завсегда найдутся.
Егорка наперво строительством занялся. Упросил батюшку купить материалу да кой какого инструменту. Отец Сергей, по началам, тому противился, но я тогда Егорку поддержал. Настоятель опосля не раз сокрушался, что сам не смог рассмотреть в своём помощнике такого доброго умельца. Стены, полы, купола всё Егорушка сам. А уж когда он стены красками разрисовал, отец Сергий молиться за его здоровье не перестаёт. И деньгами не обижает, равно, как и школьное начальство. Он ведь и там настарался. А вот за обучение деток, Егор деньги напрочь брать отказался.
Ты, добрый человек, по случаю, сегодня тишь да покойность в храме увидел. Полдень, люди большинством своим работают, а те, кто старички, огородами усердно занялись. И правильно, весна ведь, сажать пора. А вот глянул бы ты на храм в выходной день. Яблоку упасть негде. Нет, совсем не говорю, что все так прямо верить стали. Многие шли и нынче ходят, на диковинные Егоркины рисунки смотреть. Даже из соседних селений, кто на чём, глянуть одним глазком приезжают.
— Вы в самом начале упомянули, что жизненная дорога у него не совсем сложилась. Это почему, что с ним стряслось…? – спросил я, когда дядя Коля, в очередной раз надолго замолчал.
Признаюсь честно, в начале разговора, а вернее, монолога, явно привычный для старика говорок, с употреблением почти канувших теперь в Лету оборотов старорусского наречия и словосочетаний, резал слух, и даже немного раздражал. Но теперь, я не обращал на это никакого внимания.
— Уж, стряслось…., — протянул он, доставая из широкой штанины кисет и коробок со спичками, — Я чуток покурю, не возражаешь? Правда, при храме негоже, ну, да Бог простит.
— Он ведь, мил, человек, безотцовщина…, — глубоко затянувшись ловко исполненной огромными пальцами самокруткой, продолжил дядя Коля, — Нет, не в том смысле. Просто, отец его родный ушёл из жизни, когда Егорке едва, едва один годок исполнился. Сердечко слабым у папаши оказалось. Матушка его одна поднимала, хоть и сама здоровьицем похвастать не могла. А потом он в армию ушёл.
На Кавказе дело было. Сначала он какое-то военное учебное заведение закончил. Унтер-офицером, по-нашему, по-теперешнему, прапорщиком стал, а потом уж, в действующую армию направили. Служил справно. Сам Егорка о том не любит вспоминать, но как-то проговорился. Напали на их кордон басурмане-чужеземцы. Арабы, что ли…? Числом гораздо большим, чем наших ребятушек было. Егорка с пулемётом фланг прикрывал, по которому те арабы хотели обойти наших солдатиков. Обломилось им. Никак не получалось у супостатов наших защитников с места сковырнуть. Тогда они два миномёта притащили, и стали бомбами забрасывать склон, на котором Егорка закрепился. Одна бомба попала-таки в цель. Все его собратья видели взрыв, и видели, как Егорка вниз кубарем летел. Но атаку русские воины отбили. А потом эти…, вертолёты наши подоспели, да и завершили дело.
Кто там чего после напутал, не разобрать. Егора на третий день нашли, живым, хоть и не в сознании был. Осколками его сильно посекло, да и глубоко внутрь пара залезла. Потому, его сразу в городской госпиталь отправили. Резали, штопали, операции разные делали. Больше полугода на больничных койках провалялся. Но выдюжил. Организм молодой, здоровый.
Ну, так это всё потом было. А раньше, сразу после боя, значит, начальнички военные бумаги необходимые составляя, опять же, со слов собратьев Егоркиных, аккурат в мертвяки его и списали. Потом уж, исправлениями занялись. А прежде, весточка в родной дом солдата полетела. В Отечественную, похоронкой называлась. Слыхал? Вот, то-то. А к той треклятой весточке вдобавок, как доказательство, чтоб не сомневались, ещё и медальку приложили. Знатная, правда, медаль, «Орден Мужества» зовётся.
Про мать Егоркину я тебе уже раньше говаривал. Здоровьем к тому времени, она совсем слаба была. А тут, такое горе. В общем, угасла сердечная за пару деньков. Односельчане схоронили да крест на могилке поставили.
Вишь, как оно выходит. Вроде и не ползёт по нашей земле-матушке вражий разор да разрушение, а вернувшегося к отчему порогу солдата лишь тишина да крик вороний встречает. Так и с Егоркой случилось, когда он, наконец, домой возвернулся.
Так если б, то все беды были. По соседству с домом, где Егоркины родители, да и сам он проживал, жили старик со старухой. Детки их давно в город подались, вот, они вдвоём остаток дней своих и коротали. В один ясный день пожаловал в гости к этим старикам их внучёк. Родная, как говорится, кровиночка. Прикатил на машине да ещё и двух дружков с собой прихватил. По началам, вроде всё тихо во дворе было. Мясо на костре жарили, музыка негромко играла, разговоры разговаривали. Ну да, выпивали понемногу. А вот поближе к ночи голоса шибче стали. Как потом оказалось, у приезжих выпивка закончилась и стали они у стариков требовать добавки. А где ж тем взять, коли сами не пьют, а в гости к ним месяцами никто не захаживает? Слово за слово, а вскорости дошло до крика о помощи. То старики кричали.
Ну, Егорка и пошёл на тот крик. То, что он не первый начал, я ему верю. Он ведь только попросил молодых не обижать старых. А те на него с кулаками…. Ну, он их и приложил, по очереди. Потом цепью, на которой дворового пса держат, к старому ореху во дворе стариков всех троих привязал и домой спать пошёл. А наутро у него в доме уже милиция, ан, нет, теперь же полиция, была. Бабкин внучёк со товарищами на него жалобу состряпали. Мол, без спросу в чужой двор пришёл, кулаками размахивал….
В том Егорке повезло, что местный участковый к нему хорошо относился. Уважал, как воина и орденоносца. Он-то ему по дружбе и посоветовал. Мол, уезжай ты на время, пока всё здесь уляжется. Даже пообещал за домом присмотреть. Вот, тогда и уехал Егорка из родных краёв.
Дядя Коля опять свернул самокрутку и закурил. Странно, подумал я, размышляя о Егоре. У парня незаурядный художественный талант, орденоносец, участник боевых операций, к тому же, холост. Все предпосылки пробовать устроить свою жизнь в каком-нибудь крупном городе. А он, пятый год торчит в этом захолустье. Да уж, воистину сказано — умом Россию не понять. Хотя…, на поверку вполне может оказаться, что я глубоко заблуждаюсь. Да, храмовые фрески выполненные кистью Егора, меня действительно поразили своим исполнением. Искренне восхищён. Но. Я не профессионал, а скорее дилетант, в истинном понимании качества живописи. Такая себе, простая обывательская восторженность от увиденного. Вот если бы посмотрел профи…. А ведь у меня, к слову будет заметить, есть такие в добрых знакомцах. Имеется даже действительный член Российской Академии Художеств. Вот бы ему глянуть, как говорит дядя Коля, хоть одним глазком.
Нежданно, на узенькой боковой тропинке, выныривающей из-за ближайших высоких лип, показался Егор.
— Вот так, так…, — широко улыбнулся он, увидев меня, — А я думал, что Вы давно ушли. Это, наверно, дядя Коля Вас так заговорил. Он умеет интересно рассказать.
Я посмотрел на часы своего мобильного телефона и мысленно ахнул. Воистину, удивляться было чему. Мы, с моим собеседником, сидели на лавке уже больше двух часов кряду. Однако. В двух словах объяснившись по поводу моих дел и завтрашнего отъезда, я засобирался уходить.
— В общем, так, Егорка…, — неожиданно встрял дядя Коля, — Давай, закрывай храм, да приглашай гостя чаёвничать. Отец Сергей только к завтрашней обедне вернётся. Люди знают, так что, раньше никто не появится.
— С большим удовольствием. Милости прошу к нашему самовару, — обращаясь ко мне, опять расцвёл в широкой улыбке Егор.
Отбросив к чертям всяческий этикет, требующий отказаться от приглашения, хотя бы на слове, я безоговорочно согласился.

Спустя какое-то время, я уже сидел в светлой просторной комнате большого деревянного дома, за красивым дубовым столом, на котором весело посвистывал только, только закипевший самовар. Нужно непременно отметить, что стоящий на столе самовар был отнюдь не электрический, а самый, что ни на есть, настоящий, с угольками и сапогом. Егор суетился, расставляя на скатерти мёд, варенье, баранки и прочую нехитрую снедь. Дядя Коля сидел на одном из резных стульев во главе стола, молчаливо наблюдая за действиями Егора.
— Гость говорит, талант у тебя, Егорка, — произнёс хозяин дома, когда все уже сидели за столом, — Может, он и правый, и надобно тебе, сынок, в большой город съездить да показать себя знающим людям?
Дед что, ещё и чужие мысли читать умеет, молнией пронеслось в моей голове. Я ведь вслух ничего подобного не говорил. Вот уж, век живи, век удивляйся.
Лишь время спустя, уже возвратившись в родной город, я понял, что дело не в каких-то там сверх способностях дяди Коли. Не мои мысли считывал старик, сидя за широким столом в горнице. Нет, не мои, но… собственные. Не мог он не понимать, что Егор обладает непростым даром. Не мог он не понимать и того, что перспективы сделать доступным для оценки качество работ парня большим числом людей, сводились на «нет», пока Егор находится здесь. Вот и старался дядя Коля, а хоть бы и через случайную связь с так называемым, большим миром, помочь умельцу обрести должное признание и известность.
— Не сердись, дядя Коля, и Вы, уж извините, не знаю, как Вас звать величать, добрый человек, да только не поеду я никуда, — Егор встал из-за стола, и медленно прошёлся по горнице, — Чего я в том большом городе потерял?
— Ты сейчас не прав Егор…, начал я, развернувшись в его сторону, не вставая со стула, — я не специалист и не могу с профессиональных высот дать оценку твоим творениям, но у меня есть возможность показать тебя людям, серьёзно разбирающимся в изобразительном искусстве. Извини, конечно, за откровенность, но ты ведь не собираешься всю свою жизнь просидеть в оформителях у чёрта на куличках. Прости. Столичный город оценивает по заслуге. Если всё, как я думаю, то заслуженная слава и известность, не заставят себя долго ждать. А это: и уважение в обществе, и квартира, и хорошая машина. Да и материальная независимость, в конце концов.
— Знаете…, — Егор вдруг замолчал. По выражению его лица, он как-будто мысленно взвешивал, продолжать или нет. Через секунду, он продолжил, — Когда арабы-наёмники меня на перевале в кольцо брали, меня, простите, за тавтологию, как меня, в смысле личности, там не было. Я знал главное: позади меня мои пацаны, моя земля, и пропустить абреков я не должен. Всё, точка. Остальное – дорожная пыль. Ни о смерти, ни о славе, ни об известности, уж простите, я там не думал. Вы скажете, так то, мол, война. Да, война. Только потом, когда я по военкоматам стал искать, кто матушке моей не проверив дела, поспешил похоронку отправить, отчего она умерла, на мою славу наплевали, сапогом растёрли и за порог выставили. Не нашлись виноватые. Потом опять со своей славой столкнулся. Уже в родном селении. Трое пьяных молодцов устроили старым людям пыточную камеру. Простите за грубость, изгалялись над стариками под собственный смех и ругань. И никто из соседей носа не показал, чтобы хоть словом одёрнуть. Ну, я этим инфлюэнциям быстро объяснил, что правильно, что нет. И что потом…? А потом меня же виноватым во всём объявили, потому как у одного из этих недорослей, родственнички в высоких кабинетах восседают. Так что, простите великодушно, но разошлись наши со славой стёжки дорожки в разные стороны окончательно и навсегда. Извините за многословие.
Воцарившая в комнате тишина действовала угнетающе. Конечно, всякое в жизни случается. Есть вещи более серьёзные и страшные по своим итогам, чем то, что произошло с Егором, но ведь разговор теперь шёл именно о нём.
— Но показать твои работы знающему человеку или специалисту, всё-таки не помешало бы, — упорствовал я, хоть и понимал, что все мои дальнейшие убеждения и старания будут напрасны. Егор был явно не из тех людей, кто меняет свои решения в зависимости от ситуации или обстоятельств.
— Так пусть приезжают в гости, и смотрят, сколько пожелают. Кто ж, против-то? — без единой нотки пафосного удивления, произнёс Егор, — Вот Вы говорили, что городок наш у чёрта на куличках. А Вы пройдитесь по его старой части, да гляньте на дело рук дяди Коли. Каждый второй, а то, и первый дом в его ставнях да оконных наличниках, расписных коньках крыш. На колодцы да калитки резные гляньте. Вот где, красота настоящая. Да, люди мы простые, не избалованные современными благами и новшествами. Но разве мы от этого хуже стали?
При последних фразах Егора, касающихся лично его, дядя Коля лишь самодовольно морщился, при этом, не обронив ни единого слова.
— Тут как-то дядечка один к нам приезжал, — продолжил Егор, — на мои росписи в храме посмотреть. А потом, долго советовал мне в высшее учебное заведение поступать, чтобы меня там правильно роспись делать научили. Я после всё понять пытался, а как это можно душе объяснить, как правильно писать, а как нет? Ведь душой и сердцем пишешь. Рука лишь исполняет. Зимние ночи в нашем крае длинные и холодные. Вот, я их в школьной библиотеке который год провожу. Множество интересного узнал, да только не сыскал ответа, как правильнее, чем не по сердцу и совести, ещё жить можно.

Прощались мы за полночь. Уже у калитки, дядя Коля пригласил запросто заглядывать к ним в гости, коль выпадет оказия вновь побывать в их городке. Учитывая, что я человек приезжий, и в темноте плохо освещённых улиц, вполне могу не туда свернуть и заблудиться, Егор напросился меня проводить.
— Спасибо Вам, за сегодняшний вечер, за Ваше участие, за оценку моих работ, за всё…, — в голосе идущего рядом Егора улавливалось искренне волнение, — Вы уж, сильно не расстраивайтесь, что не пожелал с Вами на столичные смотрины поехать. Ни к чему это, поверьте. Мне здесь очень хорошо, а главное, я здесь нужен. Нужен тому же дяде Коле. Он ведь из-за долгих разлук с сыном очень переживает, расстраивается, что почти не видит, как внучка растёт и взрослеет. А я ему, как доброе напоминание, что всё у них хорошо, что любят и помнят о нём. Нужен я и батюшке Сергею нашему, и школьному руководству. Детишкам нашим очень нужен. Видели бы Вы, как они светятся радостью, когда я на занятия к ним прихожу. Вы вот о славе помянули. Не в славе заслуга человека. Все мы непохожие, и все избранные, потому и заслуга наша — в делах. Если хорошо и радостно от твоих дел людям, значит всё остальное для тебя уже не столь важно. Ну вот, мы почти пришли. Ещё раз, спасибо Вам за всё. Коль будет желание, наведывайтесь к нам. Всегда будем рады. Прощайте.

Вот она, исконная Россия, размышлял я, непрерывно глядя вслед удаляющемуся по улочке Егору. Да, да, именно исконная. Иными словами, Россия, вышедшая из-за кона, канона, закона, если угодно. Закона, не писаного бесконечно завидующими богатствам земли и притом яро ненавидящими всё русское, хитрыми и лживыми заморскими крючкотворами, а продиктованного сердцем и душой вольного русского человека, искренне любящего и понимающего окружающий его природный мир. Потому и непобедима. На том стояла и стоять будет, во веки веков.

© Владимир Дмитриев