Не жив надеждой, будто, всяк поверит,
в чудных сказаний странную развязку.
Один, лишь глянет, а другой, отмерит
лишь то, что в паутине действа вязкой
для сердца милым станет малым сроком,
да позабудется в прошествии времен.
Всё, чтобы сказ тот не прослыл уроком.
Мол, сам все знаю, да вполне умен…

***
Проезжий странник в городок въезжает.
Как скажут после, городок старинный.
Чужой в сей край не часто наезжает:
пути-дороги в близости не зримы,
засим и редкость всякий незнакомец.
Вот разве, подустал, иль непогода…
Большим числом дряхлеющий народец
в том граде жил. Причины недорода
в семье иной сыскать совсем уж просто.
Затерян долгим сроком от общений
в лесов безбрежных океане будто остров,
вдали от властных догм да наущений,
тот град в степенстве возлежал великом,
и в неуменье — мыслить не как прежде,
для молодой стези с мятущим ликом
был мал, да нес несбыточность надежде,
что по ночам рождалась да желалась
от крохи знанья присланной из далей.
И только там (для молодых казалась),
способной обрести черты реалий.

Заезжий двор не густ на постояльцев.
Оно и лучше, в шуме проку мало.
Старушка у двери, в ладонях – пяльцы.
Уж давний срок, как рукоделье пало
в иное забытье за неуменьем.
А здесь вот, нате. Знают, берегут…
С поклоном чинным да благодареньем
за то, что есть, что память стерегут.
В просторной зале за столом в тиши
два мужичка. По виду вроде местных.
Зовут к себе: присядь мол, не спеши.
Отведай хлеба – утром мяли тесто.
Сажусь. Чего же, коли в добром просят,
отведать можно. Все ж с устатку легче.
А если между делом, что и спросят,
то, так и быть, без злобности отвечу.
Нет, не спросили, только лишь вздохнули.
Да глянув искоса, обмолвились. Мол, он….
В сознанье мысли стайкою вспорхнули,
что голуби с руки, заслышав звон.
Что там еще…? Гляжу на них с вопросом.
Что значит «он», и что таит отгадка.
Простите мол, я лишь тревожу спросом,
что про меня промолвлена загадка.
В чулан глухой не спрятали ответа.
Тот, что постарше, молвил с расстановкой.
Ответ таков, что представленье света,
сказалось мне лишь шалостью неловкой.
Мол, не сердись, он вдруг прибыл в раздумье,
у нас тут происходит дивный случай.
Давай на блюдечко с чайком по разу дунем,
да помозгуем, как бы сделать лучше.
Твориться в нашем городе явленье…
Ты ближе сядь. Побудь чуток меж нами.
Совсем измучило народ наш удивленье.
Бредет без малого уж третий год устами
рассказ. Но не досужий, все взаправду.
На дальнем крае, возле старых лип,
подобно шествию, иль нет, скорей параду,
проявлены в лучах, и стать, и лик.
В вечерних зорях витязь возникает.
С мечем булатным, со щитом, в доспехах.
И бродит в круг, на зов не откликаясь.
Как будто ищет в знанье, но, без спеха.

Кто, кто, приходит? Витязь? Да, в уме ли
вы нынче други? Сказки хороводят….
Неужто вы помыслить-то посмели,
что верить стану, что, мол, кто-то бродит?
Я, что же, выгляжу таким вот простаком.
Иль может, виноват угар похмельный?
Порой, ведь знаю, предстает в таком…
картин черед, коль в проклятущем зелье
утоплены и здравье, и рассудок.
Тогда, понятным делом, режьте бредом.
Бывает ложь лиха, но не подсудна.
Иную сказку слушать и не вредно.
Примолкли старцы. Снова вздохи, взоры.
Обида гложет…? Что ж дурачить пришлых.
Не всяк ведь стерпит россказней позоры.
Как путем вели, таким и вышли.
Но тут, который прежде, всё молчал,
в глаза взглянул и словом одарил:
Когда отец мол, колыбель твою качал,
да ангел над твоей душой парил,
к безвинности да благу призывая,
мы, с братьями — отечество спасали,
К прощенью да пощадам не взывая,
о смертном дне порою забывали.
Рубились насмерть, встав горой за Русь.
Ты уважай нас, хоть совсем немного.
Неужто мыслишь, что притворна грусть,
да небылицей выстлана дорога?

Теперь уж я, в молчанье да раздумье.
А ведь и правда: толку в лживых бреднях
мне не сыскать. И хоть сей сказ бездумен,
каков приход, такая и обедня.

Продолжили рассказ. Однажды утром
нашли у дальней речки пастухи
посыл, составленный рукою чьей-то мудро.
Не то, чтоб притча, или там стихи….
Но, некое подобие скрижали.
Пластом гранитным обратясь на свет,
на камне вещей вязью возлежали
слова-ключи, пролившие ответ
в умы и души местных горожан.
И хоть спокойствие не зримо в прибавленье,
посыл тот чтут, и знаньем дорожат,
предвидя в скорости от муки избавленье.

Ответ в умах и памяти прослыл
примерно так. Мол, пусть придет незваный.
В предел забредший случаем простым.
Не важным, череда заслуг да званий.
Он должен быть не стар, но и не молод.
Не пить вина, не баловаться в картах.
Бродить землей, что в добром пиве солод:
не тенью, преуспевшей в зле да карах,
но ищущим и мыслящем о светлом.
Несущим ношу собственных путей.
Да в слове всяком, мягком да приветном,
быть данником лишь благостных вестей.
В вечерний час, предписано ему,
у старых лип дождаться проявленья.
И с тем явленьем, мыслим, по всему,
наступит дней тревожных завершенье.

Кто ж им сказал, что я таков и есть?
Наивны старцы в вере да надежде.
Чтоб сей рассказ в старанье к уху несть,
о госте бы своем спросили прежде.
Но будто слыша ход моих суждений,
Их рушит тот, кто прежде вел беседы.
Мол, без прикрас да всяких осуждений,
не просим о себе хоть что поведать.
Все потому, что времени в запасах
совсем уж нет. Срока торопят в путь.
Хоть встреча та, быть может, и опасна,
но, помощью для нас теперь пребудь,
да не покинь в тревогах безысходных.
Ведь ждем не первым и не третьим днем.
В твоем лице читаем данность сходных,
и черт иных. И взор горит огнем…

Тревожит некое сомненье неустанно:
уж, и не раз читал, смотрел да слушал,
я сказ о Гамлете, далеком принце странном,
и повесть та, тоской селилась в душу.
Уж не с нее ль срисовано уменье
сих двух достопочтенных сторожил?
Тот сказ ведь и не пал теперь в забвенье.
В ином стихе да пересказе жил…?
А впрочем, ладно! Зреет разрешенье.
Коль честь по правде, то, не уваженьем
прописано идти на сход решенье.
Но новью, да загадкой положенья.

Как будто вторя давнему сложенью,
по небу тучи — серым покрывалом
ползут вальяжно сходством одолженью.
Да ветер крут в порыве небывалом.
До ночи срок совсем уж невелик.
За дальними горами луч светила
реке звенящей шлет прощальный блик.
«Журавль» ведром, как будто бы кадилом,
во след нам машет. Шлет благословенье.
Хоть и не ведает, зачем теперь ступают
три странных путника, по сердца повеленью,
в злой сумрак канущему липовому краю.

Пришли. Но старцам нет покоя.
Твердят, что им пора назад.
Я на послед взмахнул рукою.
Ступайте. Только — без засад.
Да чтоб подглядывать не смели.
Вернусь, коль будет Божья воля,
да бор, последнею постелью
не станет мне. Тогда в приволье,
всё сам перескажу по правде.
А нынче, чтоб там не стряслось,
подсматривать – ни, Бога ради!
К тому прощанье и свелось.

***
Как все случилось вспомнить труд немалый.
Ни громов злых, ни света представлений.
Уж небо хмурое закатом дозревало,
когда свершилось таинство явлений.
Тяжелой поступью по склону среди древ
ступил неведомый и грозный богатырь,
Виденье в тяжести убранств чудных, узрев,
поклоном до земли — пространства ширь
его встречала. Под ноги стелила
природных дел убранство покровов.
И что-то в дивной стати сердцу милым
селилось в душу благостью оков.
Он вроде и не знал где встал теперь я.
Но вдруг, не глядя: «Вовремя поспел….
Устал я от людского недоверья.
А плод ведь красен в той поре, что – спел.
Смотри…! Последний луч пронзает
громады туч. Светляк спешит обратно
укрыться в мрак. В пространство ночь вползает.
Великих таинств да преддверий врата
разверзнуть мыслит. Может даже данью.
А мысль пустая, что теперь хранишь,
престола датского смешным упоминаньем,
сведет тебя в безвестие да тишь.
Где все домыслил разум чужеземца.
Хоть должный знак умению отдать
совсем не лишне. Но, ты топчешь сенца,
да бьешься в дверь с желаньем отгадать,
не ту…
Молчи и слушай! Скоро я уйду.
Не мне повелевать времен движеньем.
Минуты встречи скорым сном пройдут.
Но верю, что оставят в сердце жженье,
пусть не в твоем, но, может быть у тех,
кому поведаешь о том, что здесь услышишь.
Кто жив теперь не глупостью утех,
но каждым днем, лишь жаждой правды дышит.
О…! Как несносна ноша горьких знаний,
о преступленье совершенном в прошлом.
Виновный в том не предан наказанью.
В сердцах людских обманов злых порошей
укрыта правда. Наглецы пируют.
Не чтя богов да требных подношений.
И память славных дней из душ воруют,
среди бессмыслия чумных опустошений.
Так слушай! В давнем сроке жил народ.
Могучий, белокурый, с ясным ликом.
В раденье добром всякий гордый род
творил мирское в знании великом.
Народ тот славил солнце, дух природный.
И помышлял лишь о любви и дружбе.
А за иной поступок благородный,
награду да хвалу он чел ненужной.
Великий Славен Род народом правил,
умами вещими посланников волхвов.
И всякий сущий в доброте и праве,
был преисполнен средь земных холмов.
Но! Серым днем, из дальнего предела
пришли жрецы, посланниками скверны.
Молва лихая птицей полетела,
что вера прежняя совсем теперь неверной,
да неугодной княжеским светлицам.
Молчал народ. Молчал, не веря князю.
Лишь хмурый взор в тиши бежал по лицам.
А новый день родился жуткой вязью.
Умолкли песни, запылали веси,
над градами повисли мрак да ужас.
От рек кровавых мир казался тесен.
И выли девы, в звуке страшном тужась.
Осиновой доскою нынче венчан
И красный угол в тереме ином,
И толк о том, что Человек — не вечен,
Уж бродит среди ночи страшным сном…

Но, верь! Об истине, в лукавстве умолчали.
А правдой то, что князь решился в жены
избрать девицу из заморской дали.
Заставой в том, корысти не лишенной,
служило давнее желанье чужеземцев
народа вольного стреножить славный путь,
Чтоб данность знанья не достигла сердца.
Таились в вере, что когда-нибудь
случится день и выпадет удача,
обманом злым, словенов непокорных
преодолеть! И вот, сия задача,
решилась, от желаний княжьих скорых».

Простите, что скажу, великий витязь.
Но, есть ученье, вещие каноны…
Прошу, на возраженье не озлитесь.
Но выбор в вере – данность. Не законы.

«Огнем и мЕчем веру не приносят!
И идолов в ночи не топят в реку.
В помин об удали, на тризне дух возносят.
Но не от жалости к рабу, не Человеку…!
Усопший раб. Каков итог от жизни.
Творивший время, вот итог достойный.
Как смеют гордость, в жалкой укоризне,
писать и грехи. И числить непристойной.
Колени — в главном. Вот уж где безмерность.
Зачем измыслили, порядок сей, понятно.
От рабской сущности сыскать на страхе верность,
конечно ж легче. Да жрецу внимать приятно.
Теперь, о главном. Солнце за горами,
а мы, лишь о причинах преуспели….
Те, кто теперь поют псалмы хорами,
лжецы и трусы. В раннем сроке пели
на землях наших здравицы веселью.
А в хороводах славили Ярило.
Чтоб быть с Отцом, не запирались в келью.
И не просили, но, благодарили.
Под деревом плодом обремененным,
искали рай. Но, только — не по избам,
где в полумраке свечкой просветленном,
снуют попы с кадилами, да в ризах.
И здесь, довольно…. Слушай, и уверуй.
Потери знаний нет. Они нетленны.
Мне ведомо, что ты в движенье верный
обрящил Путь. Что ищешь знак Вселенной
в умении и знаний прибавленье….
Благой настрой! Так должно всем ступать.
Не силой, но умом, преодоленье
намечено вершить. Не уступать
да не страшиться таинства иного.
А то, что в срок откроется – беречь.
Обретший знанье преуспеет в многом.
Божественных стихов благая речь
проступит в мысли светлым озареньем
про данность посланного людям бытия.
Лишь прозябанье ввержено в старенье,
да склонно сгинуть в замять забытья.
Храни и помни. Место укажу…
В надежде, что осмыслишь с кем делиться,
про путь затерянный теперь я расскажу.
Хоть не дубравой тихой будет длиться
его стезя. Кто ищет, тот – обрящит.
Кто верит в истину, тот к истине придет.
Твой разум, для тебя, вперед смотрящим
прибудет в странствии, и беды отведет…»

Усталый путник в городок не шел.
Нужда отпала. Липы замолчали.
Иной дорогой он теперь пошел.
А древа в след лишь кронами качали.
Простыл и след от туч на небе звездном.
Луна окрест одаривала светом.
Дышала даль прохладой, не морозом.
И горизонт во тьме сквозил приветом.

© Владимир Дмитриев