Гость

                                                    Не судите строго. Давно не писал сказы.

Вечер в цвет пера жар-птицы красит дол и край небес.
Затихает жизнь в станице. За рекой старинный лес
шелестя листвой, вздыхает, провожает божий день.
Над печной трубой порхает птичьих крыл косая тень.
Сколь ни глянь, поля да чащи в злате солнечных лучей.
Даже по камням спешащий звонкий маленький ручей.
На окраине, за кузней, собрался честной народ.
Кто окрест молчаньем грузит, ну, а кто наоборот,
в долгом споре-рассужденье о людском житье-бытье,
правит громких слов раденье, то на смехе, то в нытье.

— Тут, намедни, возле речки повстречал я мужичка…, —
вёл Саврас неспешной речью, глядя в дали на закат.
— Мужичок в годах по видам за полвека заглянул,
но к арабским пирамидам всё ж чуток не дотянул.
Мне про эти пирамиды писарь местный пояснил.
И про них, и про хламиды, и про их речушку Нил….

— Ты, Савраска ври, конечно, но совсем не завирайся, —
Нил – река, совсем не речка. Ты запомнить постарайся:
пирамиды – знак Египта, ну, а Нил в индийском крае.
Край тот тайнами напитан и врунов о нём карает… —
То Савраса перебил дед Пафнутий – старый леший.
Сказывали, дед тропил в давности с Олегом Вещим.
— Ты уж лучше расскажи о своей нежданной встрече.
Я хоть местный старожил, груз времён горбатит плечи,
а вот в нашей глухомани пришлых малостью встречал.
Видно нет того, что манит, равно лодочку причал,
в наших дебрях ничего: лес, река, да крик вороний.
Может, встав за поворот, тать какой себя хоронит?

— Тать, не тать на лбу не видно. Есть сума, но не кистень.
Ты Пафнутий, слов обидных на меня бросаешь тень
за рассказ мой об «египтах». Что услышал, то сказал.
Я хоть знаньем не напитан, врать не стану всем в глаза.
А мужик…, мужик не здешний. Про одёжу, так скажу.
Не видал одежд потешней. В простынь, вязаную в жгут,
голова его укрыта. Только брови и видать.
Личность в бороде сокрыта. Но, смекаю, что не тать,
потому как — доходяга. Тощий, боязно глядеть.
Странник, а верней, бродяга. Если только…, похудеть,
для него — не цель, какая?! Мало ль, кто на что горазд,
злым пристрастьям потакая, отводя в сторонку глаз.
Про одёжу дальше – больше. От плеча до самых пят
ткань, что от заплат топорщит. Наши бабы всё вопят,
что на нас штаны, рубашки, хуже, чем у бурлаков.
Мол, неряхи, замарашки, хоть с каких не глянь боков.
Им бы глянуть, чем покрыта худоба на том несчастном,
языки б в свои корыта, потопили б тем же часом.
Вот ещё, скажу про посох. Посох хоть и палка с виду,
но сложён совсем не просто (нам умельцам, не в обиду)
кем-то знающим поболе, чем искусный мастер-плотник.
Делал посох, Божьей волей, не трудяга околотник.
Попрошу для всех заметить, я, про посох, так, зазря….
Встреча вышла на рассвете. Только, только лишь заря
озарила лес да пашни, глаз лаская белым светом.
А земля, чтоб день был слаще, слала птичью трель ответом.
Ну, а этот чужестранец, так я мыслил наперёд,
хоть по видам голодранец, но культурных слов черёд
для него совсем не чужд оказался при сближеньях.
Про таких вот — мудрый муж, произносят с уваженьем.
На обычный мой привет, отступил он чуть правее,
так, чтоб яркий солнца свет лёг на чернь его бровей,
две своих больших ладони меж собой слепил, и к лику
их отправил, да в поклоне встал в молчании великом.
Будто мёд в душе разлил. Видно ль дело, мне трудяге,
поклонился до земли, пусть, и хоть простой бродяга….

— Садху, вечный мудрый странник. Как же это…, вот дела?
Дед Пафнутий тих да странен, слов не молвил, расстилал,
будто скатерть-самобранку, непонятности звучаний.
Так, обычно, спозаранку, сквозь коровьих стад мычанье,
пробивался с дальних просек гонный рёв лесного зверя.
Мужики, в молчанье-спросе, будто под трактирной дверью,
лишь сопели да потели, ёрзая по чуркам-брёвнам.
Кой-то год на них сидели, споря о чужом да кровном.

— Не томил бы, дед Пафнутий…? – не стерпел кузнец Алёша,
— слов чудных кривые прутья, свил бы в сказку, что попроще.
Кто он, этот гость незваный? В чём его, скажи, заслуга?
Может, меж его призваний, есть лишь чёрных дел услуга?

— Не серчай, кузнец, но молод, ты судить, иль рассуждать.
Это ведь тебе не молот, где в терпеньях подождать
надобности нет вообще. Хоть кузнец, скажу, ты справный.
Есть на свете ход вещей, как бы ни сказалось странным,
где поспешность – курам на смех. Вот и нынче, чтоб понять,
нужно не быстрей да наспех. Нужно прыть слегка унять —
Из-за пазухи огниво, из штанин — кисет табачный,
даже чуточку лениво, дед достал. Весьма удачно
самокрутку смастерил, пыхнул в небо пару раз….
Лишь потом заговорил, чередой неспешных фраз:
— Садху, есть святые люди, что живут в индийском крае.
Мы ж до смерти в вере будем, что с судьбой своей играем
только от своих хотений. Так мы мыслим не однажды.
Садхи ж, верят без сомнений – рок, судьба, теперь не важно,
Божий промысел, и только. Тяжести путей, хождений,
скроены лишь Божьей волей, в срок — задолго до рождений
всех живущих в белом свете. Всё в руках святых небес.
Всё и вся у них в ответе, даже чёрт, иль скажем, бес.
Садху сердцем чист да светел. Он богатств земных не алчет.
Чередой чудных отметин дух сих старцев обозначен.
Им дано увидеть, други, то, что нам, простым людишкам,
показалось бы в испуге – чересчур иль, даже слишком.

— Колдуны…? – кузнец Алёша пересел чуть-чуть поближе, —
Ты ж вон, вроде, тоже, леший. Тоже, знаньем не обижен.
Даже мыслями за речку, заглянуть, коль нужно, сможешь.
Что ж ты нынче свои речи говоришь в волнений дрожи?

— Углядел мои волненья…? – улыбнулся дед Пафнутий, —
Нет, не страх мои сомненья нынче в рог бараний крутит.
Не могу понять – зачем же, сей достойный муж индийский,
с дальних тёплых побережий совершал свой путь неблизкий?

— Может, кто его послал с нами толковать о дружбе?
Может, в должности посла состоит он, где на службе? —
Здесь Савраска молвил слово, чтоб напомнить про себя.
То стремление не ново, коль язык вовсю свербят
парафразы продолжений о случайной встрече с гостем.
А свои предположенья, пусть Пафнутий скажет после.
— «Да прибудет с тобой Шива!», молвил чужеземец слово,
чуть поспешно, даже живо, низко поклонившись снова.
Чую, мозг от мыслей мутит. Что сказать в ответ, чтоб верно?
Это ж только дед Пафнутий знает – что и как…, наверно.
В общем, сделал по-простому — тоже, поклонился низко….
В пояснице черти стонут. А в траве под утро склизко….
Не сумел я удержаться…, так и бухнул оземь тело.
Вы уж только в веси, братцы, не шумите оголтело,
как мужик, при странном госте, растянулся во весь рост.
Даже после помнить бросьте этот каверзный вопрос.
А худоба-чужестранец подскочил ко мне проворно,
поднял, будто старый ранец, придержал, чтоб я повторно
не замыслил урониться, да и, отступил назад….
Может вам угомониться…? Я ж ещё не всё сказал….

— Извиняй нас, друг Савраска, — произнёс кузнец сквозь хохот,
— Как представлю, в ярких красках, слов твоих отборных грохот,
в миг, когда ты падал в травы — смех не в силах удержать….
Но с поклоном, брат, ты правый. Гостя нужно уважать.

— Ладно, уж. Угомонились…? Ну, глядите, коль сболтнёте,
всех, кто всё ж проговорились, лично утоплю в болоте.
Правда…, нет болот в округе, но вы верьте, я – найду.
Хоть на самом лучшем друге, душу вволю отведу.
Гость. При всём своем том виде, мужичок совсем не слабый.
Коли б вздумал кто обидеть, и дубина не спасла бы.
«Ты держи ногами землю, крепко, добрый человек.
Все земные твари внемлют только ей, уж кой-то век.
Ведь землица – дар от Шивы. В вашем крае – дар от Бога.
Нет в ней странностей фальшивых, как у отчего порога
нет злых умыслов для деток сотворённых лишь любовью.
Это мы уж, мир из клеток создали недоброй новью».
Чуешь дед, как закрутился в слове этот нищий странник?
Я, в началах, аж озлился. Как бы ни был видом странен,
но, чтоб объяснить толково, мог бы, коль лопочет русским?
Не просил ведь гнуть подковы или сделать месяц узким….
Невдомёк мне стала после сказка странных пояснений,
при моём прямом вопросе — что он ищет у селенья?
Руки в стороны расставив, улыбнулся он широко,
глянул ввысь на птичью стаю, чуть поворотился боком,
да изрёк: «К истокам веры прибыл я, воздать почтенья!»
Тут уж мысль мою, без меры, взяли в оборот мученья…

— Вот и весь ответ…, — Пафнутий резко перебил Савраса, —
Сколько споров тема будит, а полемика напрасна.
Мудрецы идут на подвиг, чтобы стало всем известно,
что рожденья и начала лишь одно имеют место.

— Ты, Пафнутий, брат скитальца? – подскочил с бревна Алёша, —
Нешто объяснить на пальцах мнишь желаньем нехорошим?
Что ж ты всё заумность мечешь, равно тот же чужестранец.
Тяжесть слов сдавила плечи, равно полный камня ранец.

— Не сердись, мой друг, напрасно, — старец снова закурил, —
Свой рассказ, на слове красном, как наш писарь говорил,
донесу до ваших мыслей без затейства да кривляний,
чтобы мысли те не кисли лишь о драчках да гулянье.
Долгим сроком в белом свете спор ведут, не зная меры,
где нам Бог перстом отметил место для начала ВЕРЫ.
Много в мире есть учений, только Бог — для всех един.
Для народов всех значений Он — отец и господин.
Мудрости совсем нет требы ни в подсказке, ни в совете.
Где бы мудрый нынче не был, в нашем иль заморском свете,
он, лишь молча, созерцает, наблюдает – чтоб попроще….
Ничего не отрицает, но и в рабской тле, не ропщет.
Это потому, что корнем, в нём гнездится крепость веры.
Он судьбе всегда покорен, ибо ведает наверно,
что судьба — лишь Путь по жизни, сотворённый небесами.
Ну, а данность злых коллизий, это мы уж, братцы, сами….
Сами рушим и ломаем, строим жизнь в туге-печали,
и всегда не понимаем – как же так, ведь там, в начале,
было всё совсем иначе: солнце, радость, свет в окошке….
Отчего ж, теперь мы плачем, а в душе скребутся кошки?
Ну, да ладно. А про гостя мне понятно, что он ищет….
За рекой, где старый мостик, есть остатки городища.
Вот, к нему идёт без сроку этот мудрый вечный странник.
Путь повинных только року, мне понятен и не странен.
Знанье есть про городище. Там – исток цивилизаций….
Вон, Савраску жёнка ищет. Мне уж, лучше отказаться
от дальнейших объяснений. Как-нибудь потом, не нынче.
О…, кричит до покраснений, и кулак под скулу тычет….

Зорька тихо догорала. Утки потянулись к плёсу.
Спрятаны в сарай орала. Тихо скрипнули колёса
под телегой на просёлке. Расходились мужики.
Дед Пафнутий, невесёлый, глядя в сторону реки,
брёл неспешно по дороге, к дому на краю станицы.
От ходьбы гудели ноги, чуть ломило в пояснице….
Годы, что тут больше скажешь?! Улетели равно дым.
Ни пилюли, ни массажи, стать обратно молодым
не помогут. Вдруг заныло – век-то прожит не пустячный.
Коль припомнить всё, что было то, и помирать не страшно.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 63. Ежедневно 1 )