Отражение


Однажды, волею случая я познакомился с человеком, след от общения с которым надолго запечатлелся в моей памяти. Этот самый случай свёл нас в купе пассажирского поезда, неспешно направляющегося в столицу одного небольшого государства, некогда входившего в состав благополучно развалившегося в девяностых Советского Союза.
Путь предстоял неблизкий, в купе кроме нас двоих никого не было, благо на дворе межсезонье, а общение, пусть даже и вынужденное, никто не отменял.
На вид моему спутнику было чуть больше сорока. Каких-то особых примет, указывающих на его принадлежность к тем или иным занятиям или профессии, я не обнаружил. Такой себе ничем не примечательный один из множеств.
Немногим более получаса с момента как наш поезд отошёл от перрона, в купе заглянула молоденькая проводница. Забрав билеты, и привычным движением бросив на полки комплекты постельного белья, девушка традиционно предложила чаю.
— Давайте знакомиться…, — негромко произнёс мой сосед, едва за поставившей на столик дымящиеся кипятком стаканы проводницей закрылась дверь, — Как любит говорить один мой знакомый, раз уж так карта легла, что ехать нам с вами почти сутки, то будем разговаривать. Если конечно, вы не возражаете. Олегом меня зовут.
Я вынужденно представился, хотя если уж быть до конца откровенным «шапочных» знакомств не любил. Нет, не из-за боязни или страха, перед какими либо негативными последствиями, а потому лишь, что по жизни мне вполне хватало собственных общений и занятий.
— Вы в столицу как, домой или из дому…? – спросил мой теперь уже собеседник.
— По делам, по делам, — ответствовал я привычной неопределённостью.
— А я домой. Люблю, знаете ли, возвращаться. Как у Саши Розенбаума, помните: «Я люблю возвращаться в свой город нежданно под вечер…». Вот и я, очень люблю.
Я вообще-то по профессии инженер-наладчик. Пятый год работаю в одной столичной фирме. Мы промышленное вентиляционное оборудование устанавливаем практически по всей стране. Вот, езжу, подключаю, пробные прогоны провожу. А то может случиться, где-то что-то сломается, хоть и импортное, опять же, кто? Конечно я, кто же ещё-то. Мне по совести, нравится. Знаете, приятно осознавать, что пока ты не появился, там всё мёртвым было. А после твоих трудов, как часики….
Пошло поехало, промелькнуло в голове. Если всё будет продолжаться в том же духе, то не удивлюсь, что после краткого курса пояснений о важности его профессии, он приступит к заочному знакомству меня со своими родственниками и знакомыми. И скорее всего, постарается ни о ком не забыть.
— Да, что я всё о себе да, о себе, — будто прочитав мысли и вознамерившись тотчас опровергнуть мои необоснованные опасения, продолжил он, — Смотрел сегодня днём новости и очередной раз диву давался. Что, спрашивается, неймётся этим американцам вместе с той же Европой? Везде свой нос суют. А главное, постоянно к нам лезут.
— Куда, куда лезут…? – поинтересовался я. Меня всегда раздражало непреодолимое желание определённого числа людей рассуждать и безапелляционно оценивать что-то, о чём они не имели даже приблизительного представления.
— Зря вы так…, моментально ухватив в моём голосе нотки сарказма, откликнулся собеседник, — Думаете, словесной пены из телевизора нахватался и разглагольствует тут. А я ведь не огульно. Посмотрите, что с нами происходит. Отец как-то сказал мне. Не всё говорит, правильно было в той, в нашей с твоей мамой жизни. И ошибки были и заблуждения, но совесть и порядочность мы уважали и ценили всегда. А что уважают нынешние…? Кто, подскажите, этих нынешних научил уважать и оценивать всякого человека по наличию у него определённой серии айфона, модели и марки машины и толщине пачки купюр в кошельке. Может их кровный дед или отец этому научили? Или школа с институтом? Глубоко сомневаюсь. Сомневаюсь лишь от собственного убеждения, что сделали это именно они. Те, кто пришёл к нам с запада и из-за океана. И нет в том никакой тайны, ведь всё вершится по заранее продуманному сценарию
— Вы что же, и об их тайном сценарии знаете? – не удержался я, в попытке слегка осадить распалившегося в пояснениях собеседника.
— А чего здесь знать…, — не задумываясь, парировал тот, — Кстати, ответьте, если не сложно, а сколько всего сценариев существует в мире?
— Конкретно в чём, — не сразу понял я, — в литературе, в военной науке, в той же политике…?
— Нет, нет, сколько их есть вообще. Суммируя всё перечисленное вами и то, о чём вы не упомянули.
— Я полагаю, что так, как вы ставите вопрос, огульно и, в общем, его ставить нельзя. Думаю, в каждой области есть своё число, — ответил я, ловя себя на мысли, что я, человек пишущий, никогда всерьёз этим вопросом не задавался.
— В девятнадцатом веке жил француз Жорж Польти, — глядя на проплывающие за окном станционные фонари, произнёс мой визави, — Так вот он доказал, что сценариев, он их называл сюжетными линиями основанными на жизненных коллизиях, в мире всего тридцать шесть. Великий Шиллер пытался его опровергнуть, утверждая, что сценариев гораздо больше, но сам не смог найти даже указанного Польти количества. К слову сказать, Гёте тоже серьёзно этим вычислением занимался. А то, чем занимаются западники в нашей с вами стране, попадает сразу под несколько сценарных вариантов событий предложенных французом. Тема бесконечная но, мы с вами об этом как-нибудь в другой раз.
Он надолго замолчал. Потом были короткие остановки на вокзалах городов и небольших станций. Всякий раз я неизменно выходил из вагона покурить и переброситься парой тройкой слов с молоденькой проводницей. На улице была уже по-осеннему прохладная ночь, но мой спутник, хоть и не курил, почему-то неизменно следовал за мною на очередную платформу без верхней одежды. В тоненькой рубашке и не более плотных спортивных брюках, он очень быстро замерзал и под шутливые возгласы и задорный смех проводницы начинал методично похлопывать себя по плечам и подпрыгивать, по всей вероятности надеясь таким образом хоть немного согреться.
— Знаете, я, сколько себя помню, всегда любил море, — опять заговорил мой спутник, едва мы отъехали от очередного полустанка, — Даже бредил им. Думал, выросту, непременно стану жить где-нибудь совсем близко от него. Чтобы можно было каждый день гулять по берегу и смотреть на волны. Мне через три года пятьдесят, а я так ни разу на море и не был. Спросите, что мешает, а я, если честно, и не найду что вам ответить. Сам себя часто спрашиваю, а ответа так и нет. Странно, да? Там где я живу, моря нет, но ведь это не оправдание. И вот удивление, большинство из живущих у моря людей, с которыми мне приходилось общаться, моей восторженности великолепием водных просторов вовсе не разделяют. У полотен Айвазовского с замиранием сердца подолгу стоят не только ведь в восхищении мастерством художника, но и видами им отображёнными. А тут живое море перед глазами, и никого это не волнует. Тоже странно, не правда ли?
Краем глаза наблюдая за своим собеседником, слушая его неторопливый слог и рассуждения, я невольно сравнил его с карамазовским Алёшенькой. И совсем не из-за сходства с персонажем Достоевского в чуть заискивающих интонациях его «не правда ли?», а в той неподдельной искренности, с которой он выговаривал то, о чём думает и как понимает.
— А давайте, я ещё разок за чайком сгоняю, — неожиданно прервавшись, произнёс он и, получив моё молчаливое согласие, удалился за дверь.
Потом он заговорил опять. К собственному удивлению, мне почему-то хотелось его слушать, и как оказалось, желание не было напрасным.
У Олега, как в начале знакомства представился попутчик, было два диплома о высшем образовании. Причём второе, высшее гуманитарное, он защитил экстерном, умудрившись текущую и итоговую аттестации государственной приёмной комиссии, в которой, к слову сказать, двое из трёх были профессорами, сдать в течение месяца. Не покривлю душой, если скажу, что получение высшего образования экстерном, это выше моего понимания.
Радость от завершения образовательного процесса у новоиспечённого инженера и одновременно историка была коротка. Уныние поселилось и укрепилось в сознании, когда он понял, что кроме самого себя никому не интересен. Великая страна, ещё вчера наградившая его бесплатным образованием, рухнула в тартар, породив на собственных обломках лишь нищенство и смуту.
Вскользь упомянув, что успел поработать дворником, экспедитором и, даже бульдозеристом на золотом прииске, мой собеседник, как мне показалось, постарался предельно сжать повествование о своей личной жизни и неожиданно спросил:
— У вас есть друзья? Я понимаю, вопрос странный и очень личностный, но я вот к чему. Есть среди окружающих вас людей не просто добрые знакомцы, которым однажды одолжишь некую сумму денег и они, получив её, надолго «теряются». А те настоящие, кто, услышав ваше: «Мне плохо» ночью, днём, в дождь или в стужу, не суть важно, не задумавшись, ответят: «Жди…, я уже еду». Те самые, кого не остановят ни расстояния, ни условности границ?
Я задумался. Заданный вопрос был не столько сложным, сколько требовал искренности. Пусть не озвученной, но уж внутренней, точно.
— Не утруждайтесь. Вы на какое-то время погрузились в воспоминания, и тем самым уже ответили мне. Нет нужды долго искать в своём окружении настоящих друзей, ибо они уже множество раз доказали, что настоящие. У меня был такой друг, а я его не уберёг.
Даже в тусклом свете дежурного вагонного освещения я видел, как внезапно лицо моего собеседника перечеркнула гримаса несказанной боли и тоски.
— Почему вы расстались? – выждав какое-то время, спросил я.
— Он умер, — изменившимся до хрипоты голосом, ответил он, — Однажды он просто умер. И меня рядом не было. Я был в своей очередной командировке. Вы уж не сердитесь на меня, но иногда рассказать о своей боли незнакомому человеку гораздо легче, чем делиться потерями с близкими людьми. У моего друга была, назовите как угодно, слабость, болезнь, пристрастие. Он пил, и если уж начинал полёт в бездну очередного запоя, то выбраться из неё своими силами уже не мог. Зная, как оно будет, он отключал телефон, запирался на все замки в своей огромной квартире и пил, пил, пил. Когда дело доходило до предела, он звонил мне. Моя добрая знакомая врач. Я брал такси, заезжал за ней и, прихватив капельницы, шприцы и все необходимые медикаменты, мы мчались к нему. Я был единственным, кому он без сомнения доверял второй комплект ключей от своей квартиры. Минимум на полгода он затихал. Знаете, он ведь был очень талантливым архитектором. Престижная работа, награды, новаторство, идеи, признание, и не только в нашей стране, материальная обеспеченность, в конце концов. А обнаружили его лишь через неделю. Лето, запах пошёл….
Можно со мною не соглашаться и даже спорить, но никому не удастся убедить меня в обратном, — продолжил он, после короткой паузы. — Наши друзья, это наше зеркало, вернее, наше отражение в нём. Хочется нам это признавать или нет, но это именно так.
— А если их нет, ну, тех самых, настоящих…. Тогда как? – не удержался я.
— Пустота способна отражать лишь пустоту. Нужно однажды задать себе вопрос: Кто ты есть, если возле тебя нет настоящих друзей, готовых за тебя в огонь и в воду. Причина того, как сейчас живёт наше молодое да, и не только молодое поколение одна — духовное сиротство, а возникает оно лишь от отсутствия настоящей дружбы.

Прощаясь на перроне вокзала со своим спутником, я принял решение, которое и для самого меня было весьма неожиданным. Достав из портмоне визитку, я протянул её Олегу.
— Я из тех самых, живущих на берегу моря. Найдёте время приезжайте в гости. Фешенебельных апартаментов не гарантирую, но море будет точно.
— Вы серьёзно…? – волнуясь он долго тряс мою руку, — Вот спасибо. Непременно приеду, непременно. Я вам свой телефон тоже сейчас запишу и мамин. У неё стационарный и она, большей частью дома сидит.
На том и распрощались.

У меня была своя комната в бывшем семейном общежитии, где я и обитал в те недолгие промежутки времени, когда появлялся в родном городе. В прежние времена общежитие принадлежало местной киностудии. Но времена давно ушли в прошлое, унося с собою прежние порядки, положения и законы. А возникшая на их руинах новая действительность дала возможность проживающим на тот момент в «куряже», так называли общагу её обитатели, стать юридическими обладателями своих комнатушек. Люди в большинстве творческие или что-то типа того, потому особых эксцессов и ссор между постояльцами не возникало. Общие кухня и туалет тоже мало кого смущали. Очередное возвращение я всегда старался исполнять как можно тише и незаметнее, но мне это никогда не удавалось. Весть о моём возвращении разлеталась по тем, с кем я поддерживал отношения, моментально. Как это происходило, я не ведаю и поныне. Ну не мог же в самом-то деле кто-то постоянно стоять у окна и ждать моего появления. Но, тем не менее, тем не менее….
Обычно первой свой визит наносила моя соседка по этажу Люся, личность внешностью особо не блистающая но, при всей своей суматошности, дама далеко неглупая, мягкая и отзывчивая. В своё время Люся с отличием закончила «грековку», художественное училище имени Митрофана Грекова, но с наскоку покорить мир широкими мазками шедевральных картин у неё как-то не получилось. Люся при этом нисколько не расстроилась. То ли по причине отсутствия убеждённой восторженности и уверенности в собственной гениальности, то ли ещё почему-то, но она быстро удовлетворилась должность художника-декоратора, в которой и проработала на выше упомянутой киностудии до развала последней. Люсины визиты в моё обиталище всегда походили один на другой.
— Привет, — бросала она с порога, без стука врываясь в комнату, — Чё творишь, когда приехал, покажи новенькое…
Не дожидаясь ответа, Люся бухалась в имеющееся у меня единственное кресло, неизменно держа в руке полбутылки недопитого пива. Следует отметить, что пиво она пила только лучших марок.
Я был давно приучен и знал почти наверняка, что Люся не отстанет, пока я не дам ей прочесть что-то из вновь написанного.
— Блеск! – закончив чтение, произносила она любимое словечко Эллочки-людоедки, — Нет, ты всё-таки гений…., — потом она делала небольшую паузу и с картинным вздохом заканчивала, — Но, сдохнешь, как и мы, в этой долбаной общаге. Сам знаешь, рождённым ползать летать не….. Се ля ви, — заканчивала она и упархивала за дверь.
Я не сердился на Люсю. Человека принимаешь таким, каков он есть, либо не принимаешь вовсе.

В первых числах сентября, в свой очередной приезд в родной город, я решил позвонить Олегу и напомнить о моём приглашении. Мало ли, вдруг он счёл его ни к чему не обязывающим пустословием или совсем наоборот, посчитал неудобным беспокоить мало знакомого человека своим присутствием. На протяжении двух дней я набирал номер своего вагонного собеседника, и всякий раз механический голос автоответчика сообщал мне, что абонент находится вне зоны сети. Разуверившись в возможности дозвониться, я решил перезвонить на номер его матери.
— Доброго времени. Могу я поговорить с Олегом. —
— Простите, а кто его спрашивает? — поинтересовался низкий грудной голос.
В двух словах я постарался объяснить, кто я такой и как познакомился с Олегом
— Да, да, я знаю, помню. Сын рассказывал мне о вас. Дело в том, что Олега нет.
— Он в командировке, или с работы ещё не пришёл? —
— Вы меня не поняли. Олега больше нет. Он погиб в мае. Вы наверно слышали…, самолёт под Хабаровскоим…. Там никто не выжил. Извините, — в трубке послышались гудки.

Я смотрел на лениво летящие за окном капли дождя и не видел их. Мой усталый взор был прикован лишь к не совсем чёткому собственному отражению в оконном стекле. Нестройные и неспешно ползущие по давно немытому стеклу струйки воды, удивительно гармонично вписывались в отраженный в нём силуэт. Но вот, дождь стал постепенно усиливаться. Скользящие по стеклу струйки становились всё проворнее и шире, методично размывая контур моего отражения, пока не смыли его окончательно.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 50. Ежедневно 1 )