Про лешего

885012_23
сказ-шутка

Расскажу, быть может, посмеётесь
прочитав всего лишь пару строк.
Но в одном уверен. Всё ж сойдётесь
в том, что нет в походе этих строк:
ни желания кого-нибудь обидеть,
ни по умыслу зачислить в дураки.
Просто, расскажу о том, что видеть
довелось мне как-то у реки,
где сошлись в занятиях рыбалкой
пара мужиков из ближних мест.
Речью тихой да не шибко валкой,
старый конюх оглашал окрест:

Как Ванятко прибежал, ещё все спали.
Знамо дело…, в зиму ночь длинна.
Но тотчас же, просыпаться стали,
разобраться в чём да чья вина.
А малОй блажил похлеще дьяка,
когда тот, осилив штоф с устатку,
крест с груди сорвав, им об пол брякал,
да с трактирными отплясывал в присядку.
«Бесы, бесы…!» — всё кричал без края.
Да по кругу зыкал диким взором:
«То нас боженька за смертный грех карает…»,
ну а дальше непонятным вздором.
Как угомонили — сказ отдельный.
Только, слава Богу, попритих.
Да на тихом слоге, речью дельной
пролилась рассказка, будто стих.
Он, Ванятко, из сиротских с детства.
С бабкой жил, да померла бабуся.
Старый сруб да банька — из наследства.
А ещё два сизокрылых гуся.
Может, кто мальчонку и жалели,
только нынче люди сплошь да рядом,
в безразличьях сердцем ошалели.
Вот и справны, в слове лишь нарядном.

«Только баньку истопить наметил…»,
— так он начал свой правдивый сказ, —
«у двери, ведущей внутрь, заметил,
к щёлке прислонённый чей-то глаз.
Я подумал, Митька озорует,
Сын соседский в сад частенько лазал.
Сколь уж лет как яблоки ворует,
а ведь пойман, не был так ни разу.
Я к дверям тихонечко подкрался,
по дороге хворостину прихватив.
Помнил, что соседский шибко дрался.
Вот и был для розг прямой мотив.
Только, как я дверь-то отворил,
тут же понял, что про всё ошибся.
Страх в душе тотчас заговорил.
Да ещё об притолок ушибся
со всей дури ясной головой,
Мне, от ясности. теперь лишь след остался.
А меж тем, из баньки взвился вой.
Будто кто, в несбыточном старался
чтобы докричаться до небес.
Я от перепуга чуть не помер.
В том, что выл не иначе как бес,
в том, что он вершил сей адский номер,
жгущих душу светопреставлений,
я не усомнился ни на миг.
Но застыл без всяких противлений
в путах тяжких бесовских вериг.
Как привык глазами к полумраку,
разглядел я братцы чужеродца.
Век бы полз во тьме по буеракам,
лишь бы не встречать того уродца.
Животина страшная до жути.
Уж, и не представишь, кто родил-то.
Как кузнец по пьяной лавке шутит,
видом схожий лишь с лесным бандитом.
Вам ведь ведомо, кто есть лесной бандит.
Леший, леший…. Кто ж, ещё-то будет.
Пусть и век дьяк ладаном кадит,
леших в нашем крае не убудет.
А косматый, между тем, без спеху,
с лежака настила слез проворно.
Клёкот из груди подобный смеху,
или переливу речки горной.
Глазом зорко обведя подворье,
чуть вздохнув, шагнул на белый свет.
Глянул вдаль на дикое межгорье,
будто ближним отослав привет,
головой кивнул, да молвил слово.
Я тех слов не слышал отродясь.
С каждым разом удивляюсь снова:
«Расплодилась сплошь людская грязь»».
После уж Ванятко завершил.
Будто чужеродец, без согласий,
без стеснений, для себя решил,
стать владельцем баньки в одночасье.
Мол, желанность проявилась в нём:
в этом приглянувшемся строенье,
не одним лишь, кстати, только днём,
жить и здравствовать по воле настроенья.

Стылой тишиной сквозило в доме,
как закончилась словес недобрых вязь.
Видно что-то ужаснуло в тоне
злого слова, про людскую грязь.
Кто ж таков, сей неизвестный пришлый,
и пошто глумиться в оскорбленьях?
Может он буддист, любитель Кришны,
что как будто смыслят в просветленьях?
За окном дворовый дурно воет.
От лишайной хвори хвост облез.
Старый ляпнул: «Можа гуманоид?»,
да со страху в подпол вдруг полез.

«Нешто нам пришельца след бояться?»
— встал с полатей Федька-свинопас, —
Не впервой ведь с нехристями драться.
Да и гнали прочь, поди, не раз.
Пусть ко мне на двор прийти не струсит.
Там и поглядим чего, да как….
А за то, что тешиться над Русью,
можем дать отведать и кулак».

«Ну, не ты, не я, ещё не Русь…»
— замечает из угла Савелий, —
«Я лишь тут отметить соберусь,
что до края все мы опсовели.
Чуть чего, так сразу в кулаки.
Будто и не знаем как иначе.
Может нужно вовсе не с руки,
толк умелый с чужеродцем зачать?
Может он с добром…. А мы, за вилы.
Может на душе туга-печаль?
Может духом светел, сердцем милый.
Ну, а внешность — ведьмина печать.
Пусть к нему пойдёт… парламентёр.
Это слово я слыхал в столицах.
Вон, Никитка… на язык востёр,
да умелец правильно молиться.
Он, коль чужеродец нечисть всё же,
скажет пару слов и сгинет бес.
Супротив молитвы бес не сможет.
Забежит за самый дальний лес».

«Чуть чего случись, Никитка сразу.
Будто больше нету никого.
Может лучше Фёдор первым разом.
Ну, а коль не сдюжит, иль того…,
не сумеет толком разобраться,
вот тогда и я к нему схожу?
Я ж ведь не герой, поймите братцы.
Да и дома — мамка, детки ждут…»

«А за дело порадеть, кишка тонка?»
— во весь рот осклабился Савелий, —
«Ты ж намедни в храме речь толкал,
об участиях в мирском, да общей цели.
Что ж выходит…, набрехал зазря.
Всё, для красного словца и расстарался.
Толк об общем, проще говоря,
утверждать лишь в слове-то и брался?
Ладно. Сам схожу, коль так выходит,
что заступников не сыщется окрест.
То кривая знать меня выводит.
Или подвела… под тяжкий крест.
Вы тут даром в колокол не бейте.
коль случится, что подзадержусь.
Эх, судьба моя, безродная волчица….
Помогай нам всем, святая Русь!»
Как Савелий уходил, то все молчали.
А о чём тут скажешь, чтобы к месту?
Только вот Федот вздохнул в печали,
опершись локтём на кадку с тестом.

Мало кто надеялись в селенье,
но, меж тем, Савелий возвернулся.
Брызгали искрой в печи поленья.
Покрывалом белым завернулся
дальний лог, и дол, и кедр старинный.
Промеж туч сочился лунный свет.
дикий зверь на снежные перины
ставил меткой свой неровный след.
Скрипнула входная. Шорох в сенях,
будто упрежденьем о пришедшем.
Для сидящих, светлым воскресеньем
стал Савелий, тихо в дверь вошедши.
«В помощь Бог, честному люду, други!
Уж не чаяли наверно и увидеть?» —
в пол поклоном воздаёт на круги,
не желая никого обидеть.
Сел к столу. Кожух, на лавку бросив,
дунул на ладони, согревая.
Общество молчит. Лишь взором просит,
да к рассказу нервно созревает.

Не мытарил: «Повстречался, братцы.
Повстречался, скажем…, на беду.
Мне б сперва чайком бы расстараться.
А уж после притчу поведу…».
«В общем, други, вышел страх не тот»
— отдышавшись, начал гость желанный, —
«Не от видов исходил на пот
я, вошедши в Ванькин срубчик банный.
Нам страшиться лешака пустое.
Он и сам не радый лишней встрече.
Ну, а что у Ваньки встал постоем,
так постой ведь временный, не вечный.
Скоро, очень скоро, восвояси
уберётся этот странный гость.
Ну а сказ его, мне вывод ясен,
будем грызть, что пёс дворовый кость.
Помнится намедни, ты Федот,
к нехристям причислил без остатка
весь известный нам лешацкий род.
Мол, живут, лишь горестным осадком,
да помехой для житейских буден.
Здесь дружок, ты явно перебрал.
Спорить жарко мы с тобой не будем.
Ты ведь от незнаний лишь соврал.
Православный он. И нет в том спора.
Это я со знаньем вам скажу.
Наш до маковки, до края, до упора.
Коли нужно, тотчас докажу.
Только речь не в том и не затем,
чтоб выискивать теперь меж нами сходства.
Мы с ним в баньке добрались до тем,
что не ровня всем его уродствам.
Главным делом, сообщаю всем:
ждёт нас, скорым делом, Страшный суд.
И не мыслю вас стращать совсем.
Не сношусь на слух иль пересуд.
Просто говорю: грядёт расплата.
И не через годы, а теперь.
Уж Вершитель в весях за распадком
посохом своим стучится в дверь».

«Это как…?» — не понял свинопас, —
«всех нас спалят в адовых кострищах?
Где ж они отыщут дров запас.
Нас ведь погляди, мильёны, тыщи?»

«Дурень ты Федот, уж извиняй.
Нешто не смекнёшь что в адском крае
(с нашим бренным миром не ровняй)
не земною силой всех карают?
Так уж вышло, как мне молвил леший,
оборвалось в небесах терпенье.
Умным слогом больно долго рещил.
Мол, свели мы суть творений в тленье.
Вот за то мы все теперь и вины.
Да не только мы. Весь белый свет.
Не упрячешь правду за овины.
Сплошь натоптан наш негожий след.
Здесь тебе и про людскую грязь….
В домыслах копаться нету проку.
Дел людских — черёд, цепочка, связь,
Большинством, всё числится в пороках.
Так что Федя, если ты про нечисть…,
раньше помозгуй, а кто она?
В зеркала взгляни. Ведь недалеча.
На соседа зыкни из окна….»

Чем закончил пересказы старый конюх,
не случилось мне услышать, так уж вышло.
Синеву небес на серость в фоне,
подменили тучи. Дождь по крышам
застучал привольно да желанно.
Заспешил я под шатёр дубравы,
где дубы в движении жеманном,
кажут веткой путь до переправы.
Может посмеяться над простыми?
Нечисть, ведьмы, вурдалаки, леший…
Только вот зачем-то в мыслях стынет,
из глубин сознанья вдруг воскресший,
некий парафраз про память рода.
Тот, что славен добротой оков.
Мол, жива лишь мудростью народа,
матушка-земля спокон веков.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 112. Ежедневно 2 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.