Зарок

941004_84
Однажды, враг сказал, что может быть,
сумеет о вражде со мной забыть.
Что спрячет в ножны меч на долгий срок.
Но должен, верно, клятвенный зарок
прилюдно я исполнить поутру.
В рассветный час под деревом в бору.
В том самом, что за кряжем диких гор
ведущих молчаливый разговор
вершинами седыми с небесами.
Где белыми тугими парусами
ветра вздымают пелену туманов.
Где царствует безмолвье злых обманов
в спокойствии стараясь убеждать….
Там, тот зарок я был обязан дать
при всём его народе. И тогда:
с небес прольётся талая вода,
знамением земного перемирья.
Утихнут войны, и посланцем мира
вдруг снизойдёт на землю солнца луч.
Блистая синевою из-за туч,
проступит вмиг небесная лазурь.
А сонмище ужасных гроз и бурь
отринет в прошлое. Но памятностью горькой
прибудет вечно: коль однажды, только,
зарок нарушит кто-то из людей.
Какой-нибудь бездумный лиходей
захочет вновь, на бранном иль не бранном
широком поле, меч свой испытать,
восставшая земная благодать
низвергнется в былое в тот же час,
и среди вечной тьмы оставит нас.
В возврат забудет прежние пути.
Не станет тех, кто в силе их найти.

Уставший от побоищ межусобных,
от ран кровавых, лиц чужих и злобных,
ему я слово дал — сдержать зарок,
и быть средь сосен в отведённый срок.
В далёкий путь я оседлал коня.
Никто не вышел проводить меня,
упрёку в трусости весомою причиной
избрав, быть может, что не для мужчины
пристало разговор с врагом вести.
Но в битве смертной за обиду мстить,
и рушить край, в котором враг живёт.
Проклятье слать на край тот и народ,
в виновности тому, избрав ответом
желание врага — под солнца светом
иным укладом и иной судьбой
жить в радости согласия с собой.

Я не судил народ свой и удел.
Я жаждал мира, тишины хотел.
И в путь спешил, обиды не тая.
Лишь на мгновенье милые края
окинул взором, и слезу смахнув,
от битв кровавых миг не отдохнув,
пустился в дальний путь, о слове помня.
Не тратя мысль — на ровня иль не ровня
мне враг тот был. Душа звала в поход.
И пусть корит да сетует народ
на мой поступок. Бог меня суди….
Про дальний путь, лежащий впереди,
я думу думал. Об ином не срок
мне было думать. Только лишь зарок
тревожил мысль мою, сомненья отогнав.
Без устали и зла коня я гнал
к горам заветным, соснам вековым.
Ветрами вздыбленная серая ковыль
волной крутой, сквозь марево да пыль,
на круп коня ложилась ежечасно.
От веры чистой, истиной да страстной
я преисполнен был, и знал навек:
что только сам способен человек
сомненье бед и горя одолеть,
что неудачи злой тугая плеть
гуляет лишь по сгорбленным в поклоне
несчастным спинам. Что надежда тонет
в болоте безразличия и страха.
Что лишь безволье — верный путь на плаху,
где суд вершит тупая безысходность.
Моей судьбы нелёгкая походность,
от мысли той, не бременем безмерным
у сердца стыла, но решеньем верным.
Подобно светочу, искрящему во мраке,
к борьбе звала, но только лишь не к драке.

Что видел я, путём не прямоезжим
коня пустив. Болота, топь, валежник,
преградами вставали на пути.
Но конь покорно продолжал идти
ведомый всадника умелою рукой.
Который твёрдо верил, что покой,
как в песне той, теперь уж только сниться
обязан будет в малости привалов.
И пусть еды и сна недоставало
порой в пути том, экая задача….
Никто не зрел слезы, не слышал плача
из уст моих. Я знал за что страданье.
И ни каким-то страшным наказаньем
я мерил испытание моё.
Я знал, что недалёк и тот черёд,
когда предстану перед иноверцем.
Как с лёгкою душой и чистым сердцем
провозглашу за здравие обряд.
И пусть тогда стоящий кругом ряд
чужих, но не опасных больше лиц,
падёт от радости и изумлений ниц,
но хвалит не меня, а больше Бога.
Ведь это Он, послал меня в дорогу.
Но, то не враг, как мыслит вслух иной,
свершил договорённости со мной.

Усталым путником стою среди врагов.
Молчанье…. Ни движений, ни шагов.
Как будто нет по кругу полчищ вражьих.
И главный враг мне радости не кажет,
за исполненье сказанного слова.
Вдавив сапог в стремянную основу,
безмолвье правлю в ожиданье долгом.
А бор укрылся в ночи тёмной полог.
Звезда, мерцая в вышине туманной,
надеждой дальней, непонятной, странной,
мне знаки призрачным подмигивает глазом.
Но вот, как по сигналу, громко, разом
ревёт безудержно молчавшая доселе
толпа врагов. А сосны, кедры, ели,
как будто стая потревоженных ворон,
колышут крыльями густых зелёных крон,
и рвётся нить, связующая врем.
Но я, ногой отбрасывая стремя
на землю из седла…, поправ испуг.
Рождённому средь войн, с чего бы вдруг,
пристало рёва дикого страшиться.
Я помню, здесь должно свершиться
святое таинство конца междоусобий.
Ведь мой удел, пусть малый, но особый:
в решениях великих испытать
возможность хоть на срок друзьями стать.

Длань вверх стремится. Умолкают все.
На ледяной искрящейся росе
играет чудный образ отражений
толпы застывшей странных положений.
Встаёт в молчанье круга главный враг,
и жезлом указуя на овраг,
велит к нему притихшим путь держать.
Но не спешить — стремглав нестись, бежать.
В движенье чтить саму неторопливость.
Толпа покорно исполняет милость,
и шествует намеченным путём.
Поляны круг играющим огнём
кострищ зажженных ранними часами,
весь прибывает в озаренье.
Теперь, мой враг, своё веленье
мне обращает, жезлом целясь…
Мол, должно мне, и не колеблясь,
восстав у пламени костра,
одежды верхней покрова
с себя убрать. Да тем же часом,
в спокойствии, и ровным гласом
за ним усердно повторять
святую притчу. Не терять,
усердье тратя понапрасну,
внимания на ту неясность,
что может в слоге прозвучать.
Я с ним не спорю. И зачать
готов удел приготовлений.
А в слове вражьих повелений,
хоть властность их обидна слуху,
ни лжи подвоха, ни прорухи
не усмотрел я, хоть бы силясь…
В тот час, хоть милость, хоть немилость
сквозит в желаниях врага
мне было равно. И пока,
всё изначалье договора
он выполнял умно да споро.

Нагое тело дышит вольно.
Но не ему лишь так привольно:
где прямиком, а где окольно,
к моим ногам ползёт огонь.
Я мысленно прошу: «Не тронь
до срока бренности телесной.
Дозволь зароку звонкой песней
взметнуться за вершины гор.
Пусть разнесёт как приговор
по градам стольным да по весям
молва людская эту песню.
И пусть, от мала до велика,
не сдержат слёз и даже крика,
от вести из краёв далёких,
о смыслах данного зарока».
Что скажешь…. Пламени стихия,
кострища языки лихие
под укрощение подводит.
Огонь от тела прочь уводит.
И я прозрел…. Отец мой – Бог.
Ведь это Он лишь только мог
своим веленьем укротить
стихии пламенную прыть.

Не медля больше и мгновеньем,
читаю вражьи повеленья.
И на глазах моих исходит
из уст врага, по лицам бродит,
да сеет в сердце тёплый след
улыбки лучезарный свет.
Сквозь смеха звонкого разливы,
да песен красных переливы —
свершилось! Тайна примиренья,
благих мечтаний озаренья,
на души пролились елеем.
И стало сразу вдруг светлее
в чертогах царствующей ночи.
Вмиг замкнутость кругов порочных
рассыпалась на тлен и пепел.
А налетевший горный ветер
унёс их прочь от глаз и сердца.
И нет врага, нет иноверца.

Я медлил скорым возвращеньем.
Столы ломились угощеньем,
текли рекой, в краю, где прежде,
не то, чтоб вере, но надежде
на дружбу, пониманье, жалость,
приюта вовсе б не сыскалось.
Но всё же, час настал, и в путь
обратный, я коня вернуть
намерил. Хоть и с сожаленьем.
В краях родных — злым осужденьем
отправлен был я в дальний путь.
Но вдруг я понял…, повернуть
к себе лицом врага досталось.
Неужто хоть чуть-чуть осталось
в родном краю воспоминаний
о дне ухода мрачным знаньем?
Ведь доброта не мнит о воре.
Границ не держит на запоре.

Ты хочешь знать, о чём зарок?
Что в нём: удел, проклятье, рок?
Скажу. Секретности в ответе
не сыщется на белом света.
Всё просто, как и всё святое.
Хоть в нашем человечьем рое
святому делу места мало
отведено. Иным началам
пространства уготовил люд.
Иной нектар, иной сосуд
теперь востребован в основе.
А святость – позабытой новью
вдруг прорастает там и тут.
Но разрастись ей, не дают.
Поскольку…, ведь негоже право:
одним нектар, иным отраву.
Нет, проще скопом яды пить,
и лишь в мечтаньях судить
про ту же святость, и о правде.
А в жизни — будто на параде
ступать шеренгами прямыми,
порой, совсем уж не святыми
путями-трактами. Ну, полно.
Не станем в лужах делать волны.
Слова зарока так доступны,
что позабыть и перепутать
не удосужишься, хоть вой.
Простая связь и слог простой.
Но манит сердце за собой
та простота:
«Простите нас и мы — прощаем.
И впредь, от сердца обещаем,
беречь ваш край и чтить уклады.
Нам, вашего, совсем не надо,
чтоб силой взять. Вот разве только…
как дар от сердца. Хоть и сколько.
Как в малости, так долей большей.
По жизни вечной станет ношей:
что нет плохих и, нет хороших.
Что все мы братья, не на слове.
Что толк про жизнь весьма условен.
Что ваш Отец, нам, не чужой.
Край ваш и наш для всех родной.
Хоть в радости и хоть в печали,
чтоб вместе даты отмечали,
грустя в преддверье расставанья.
Делили хлеб, делили знанье.
И чтобы помнили на веки
о каждом дне, и человеке
живущем с четырёх сторон.
Что Бог, есть суть, и он — Закон.
И в том Законе все мы равны:
свободны, и в желаньях нравны.
И в мире сём, от сих — до сих,
нет, кто счастливей нас самих».

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 149. Ежедневно 1 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.