Сказ о кладе

Сказ о кладе

Дикое поле. Лишь ветер в приволье
движет порывами вдаль непрестанно.
В сердце предчувствия ноющей болью.
Тучи по небу картинкою рваной.
Птица парит. Будто замерла вовсе.
Речка. В журчании слышится ропот.
Множество желтого. Знаками — осень.
Странно тревожащий помыслы топот.
Топот всё ближе и ближе по звуку.
Вот уж и всадники зримы для глаза.
С данью покоя приходит разлука.
Всё превращается вместе и сразу.
Конные встали. Ни шума, ни вскрика.
Кругом взирают. Как будто б в надежде
срочно сыскать, что средь дали безликой
было утеряно временем прежним.
Спешились разом. Ступают с опаской.
Головы крутят, следя за окрестом.
Лики смуглы. Сплошь покрыты раскраской.
Говор чуть слышен. Наречьем не местным…
Воины. Виды в движенье суровом
не оставляют сомнению места.
Слышен наказ. Это голосом ровным
рещет их главный, и в сторону леса
редкою цепью в распадке возлегшем,
длань устремив, прибавляет в движенье.
Ясно, что главному видится легче.
И по всему — к чину знак уважения
зримо прослежен во всех иноверцах.
С древних ведется — хозяина слушать.
Проще от воли хозяйской вертеться.
Мысли о смыслах заботой не сушат.
За перелеском застыли у пади.
Кони стреножены. Грузом увиты.
К седлам в тороках повязаны клади.
Чем — неизвестно под завязь набиты
вьючные сумы. Но так ли уж к месту
мыслить о том, что хоронит холщина?
Кругом присели, что куры в насесте,
да в полушёпот рядятся общиной.
Долго ли коротко, кончились толки.
Видно за дело пора приниматься.
Склоном в распадок прошли, будто волки:
крадучись, молча. Закат унимался.
Ночь без задержек постели стелила.
В небо просыпались редкие звезды.
Тьма по привычности прежней селила
сонмище шорохов в черные гнезда.
Рыли всю ночь. Среди утренней стужи
кончили дело. Присели на роздых.
Росы по серости собраны в лужи,
благо, что осень не мчится в морозы.
Старший по кругу обносит сидящих.
В чаше напиток для глаза бесцветный.
Слово тревожит умы полуспящих,
чуть задевая эфир предрассветный.
Только уж вряд ли дослушаны речи.
Нет, то не усталь припала так скоро
страшною ношей на воинов плечи,
в сих неприветных бескрайних просторах.
Всё, как и должно: отрава, забвение,
тайну о кладе хоронит добротно.
Жалость излишня. Одним мановением
спрятано знание в мертвую воду.
Молча, взирает посланник татарский
мимо от пляски седого шамана.
Звуки заклятий, язык тарабарский,
канут в промозглости злого тумана.
Где-то в невидимом сером просторе
вскрикнул, звуча на пронзительной ноте,
дух-покровитель — пророчащий горе
всякому, кто преисполнен в охоте
к месту хранящему тайну сокровищ,
хоть и приблизиться в крайности малой.
Образы дивных эфирных чудовищ,
силой неведомой да небывалой,
стынут и подле, и в небе незримо.
Будто б очерчен предел оберега.
Может, и карна, а может дарина,
чтятся сторожей у дальнего брега.

Стерлись приметы. Забылись сказанья.
В давностях времени минула вечность.
Нет и отметин — прямым указаньем
должно ступающих сквозь скоротечность.

Двое. Колодец, для жизни продление.
Заступ, лопаты…. И мышцам не сладко.
Тверди противятся преодолению:
осыпи, камни, усталость, просадки.
Тот, что моложе, по пояс разделся.
Старший копает, не мудрствуя, молча.
Вот уж и красною глиной зарделся
зев от раскопки — надежду пророча.
Что это, что? Будто брызнуло солнцем.
Но ведь мерцанье для речки понятным.
Или для стеклышка в малом оконце
чаще привидится делом занятным?
Тянутся руки к погнившей холщине.
За отворотом блеснуло повторно.
Тяга к находке в сознаньях не минет.
Мысли — волненьем. Движенье проворно.
Вскрик! Непонятное глазу движение.
Марево, звуки глухих завываний….
Будто от молнии стрел поражением
скованность тела смертельною данью.

Тихо трепещет листва на деревьях.
Птица надрывно пророчит да стонет.
Напрочь раскисшие тропы. Деревня.
Кони. В муть жижицы канет да тонет
обод колесный. Возница не молод.
Помнит француза, улан да гусаров.
Память не стерла морозящий холод
видов бескрайних московских пожаров.
Ладно. Пустое. Не время — про память.
Нынче в заботах иных тяготится
старый вояка. Безжалостно раня,
дума печальная в мысли ютится.
Странным порядком беда приключилась.
Померли близкие. Надо же…. В мире,
в полном спокойствии время влачилось.
Нет, ни баталий, ни лики валькирий
в ночи глухие не бродят округой.
Татей в лесах не отыщешь подавно.
Тени размолвок треножат подпругой
добрые виды даров да забавы.
Как же смогло-то? Молчанье — ответом.
Тот, кто сыскал умертвленных, поведал,
будто б догадкой, но, можем советом,
вестью граничащей с приступом бреда:
сказом про древнее чье-то проклятие.
Мол, по сказаньям, дошедшим от предка,
в месте, где рыли колодец — заклятие.
В старое время мол, делом не редким
действо такое творилось в надежде
тайну иную приветить в сокрытие.
Вот и выходит — во времени прежнем
должно упрятано истин открытие.
Медлит старик в осознании толков,
помня, что место, где близкие рыли,
будто б не тронутой порослью колкой,
было укрыто остатком ковыли.
Как воротилась трава и землица
в прежнее место? Возможно ль такое?
Верить в чудесную но, небылицу,
нет дозволений. Сомнение кроет.
Вспомнил! Коль верно заклятьем покрыты
шири нехоженых дальних пределов,
то уж наверно и помощи скрыты
в том, кто по схожести странностей делом
занят теперь в буреломе далеком.
Тот, кто зачислен в сказания «лешим».
Кто в одиночеств продленье нелегком
ведает тропы к познаниям вещим.

Вот и опушка. Сова на осине.
Ухо востро, хоть и слепо творенье.
Небо в раскраске. Но только не синей.
Шелест дубравы, промозглость, коренья….
Виды жилища с норою роднятся.
Камень — подобием капища зрится.
Старец в лохмотьях навстречу поднялся.
То ли обижен…, но, может, и злится?
Глухо промолвил на слово привета.
Не призывая присесть у кострища,
молча взглянул, не пытая ответа
коих понятий детинушка ищет.
Молвил приезжий. Негромко, неспешно.
Страстность средь темени древ затерялась.
Может в порыве по вере и грешном,
кем-то потуга на спрос измерялась.
Скорый вопрос проступает незнанием:
мол, де, безвинные канули в вечность.
Как же возможно? Да чьим наказанием?
Горем напитана слога сердечность.

Хоть бы и ухом на странность рассказа
старый лесной ворожей не поводит.
Словом каким не промолвил ни разу.
То отвернется, то напрочь уходит
в темень сквозящую духом от древа.
Будто чего позабыл между делом.
Стопами босыми осыпью прелой
смело ступает, не жалуя тела.
Встал. Огляделся. Сморгнул и… закаркал.
Нет, не почудилось. Ворон старался.
Будто холодным осенним закатом
крик по святилищу дальнему крался.
В скорости снова умолк седовласый.
Травы-муравы присобраны кучей.
Всякая дивность: моления, пасы,
дым над кострищем недвижимой тучей.
Вот уж к пришельцу подходит неспешно.
Тянет ладони. Не смотрит, как прежде.
Взоры пришельца присохли на «лешем».
Мысли замешаны лишь на надежде.
Что там, в ладонях? Песок, да и только.
Травы, коренья, потертые в пести…?
Что тут поделать. Бери, хоть и сколько,
коль предлагают ответом на вести.
Взял осторожно француза знававший,
в тряпицу малую спрятал подарок.
Тут уж и «леший» уроком задавши,
молвил чуть слышно: друзей да товарок,
мол, де, не слушать уж боле нисколько.
Молча ступать к проклятущему месту.
Вкруг не взирать. Разве, под ноги только,
чтобы не вязнуть по слякоти тесту.
Утра дождавшись просыпать над схроном
смеси сготовленных нынче припасов.
Следом, не медля бежать за пределы,
сколько успеешь, пространства запасов.
Всё совершится само. Но, попомни!
Коли удумаешь к злату коснуться,
я, о написанном им же законе,
новые темные силы проснуться.
Нет. Не про место теперь я вещую,
где потаенно уложено злато.
Я — о несчастье, что миром кочует,
в коем лишь только оно виновато.
Злобность да зависть, а жадность, в конечном….
Помыслы страстных бескрайних стяжательств
лишь о корысти. Без мысли о вечном.
Сонмища диких чумных надругательств.
Дале, не стану…! Поймешь, коль захочешь.
Сам и решишь, как с упрятанным править.
Сразу ведь как: об одном лишь хлопочешь,
а уж потом всё стремишься поправить.

Сказка тихонько к закату сочится.
Впрочем. А сказка ли…? Не угадаешь.
Разве как здесь не смогло бы случиться?
Или себя ты совсем не пугаешь
слухом о неких заклятиях, тайнах?
Может, не мыслишь о кладе, пусть малом?
Пусть эта мысль коротка да случайна,
но разве ни разу ее не бывало?
Нет в том плохого — найти, чтоб на радость.
Только вот…, знать бы про радость побольше.
Может, с умом разобравшись — в чем сладость,
меньше страдали б, и жили б подольше…?

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 134. Ежедневно 1 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.