Случайная встреча

ночь у костра

.

          Родится Вера в лонах душ людских,
          но не от выгод иль забавы княжьей.
          Хоть среди нив, хоть в сонмах городских
          теперь никто уж больше не увяжет
          всю несуразность человечьей жизни
          с расплатой горькою за давние грехи.
          Лишь изредка, на полуслове брызнет
          печальный сказ о временах лихих,
          где попран был обряд, устои, боги.
          Где на крови рождался новый идол.
          Там вольностей святых пути-дороги
          свели в овраги, в грязь измазав виды.
          За всякий грех пощады не бывает.
          А за кураж над Верою — тем паче
          Рвёт плоть и душу, волком завывает
          сказ о былом, и сердце горько плачет.

Всё случилось за дальней грядою.
Помню, ветрено было и стыло.
В круг безлюдье. Сплошной чередою
в небе звёздное стадо застыло.
Разложил я костёр для ночлега.
Немудрёной похлёбки сварил.
За день вёрст-то немало набегал,
вот устаток вконец и сморил
на ночь глядя, и душу, и тело.
Подустал я, чего здесь стесняться.
Ведь не юн по годам. Грешным делом,
в пять десятков те годы теснятся.
Закурил, как управился с пищей,
да на небо глазею без мысли.
Ветер в ухо протяжностью свищет,
а сестрица-луна в коромысле
бледным светом окрест освещает.
Благодать, коли, жив божьей правдой.
Правдой той, что всякденно вещает,
что сама по себе есть наградой
жизнь людская без всяких причуд.
Что накоплено всуе – пустое.
То, что люди в сокровищах чтут,
ничего, ровным счётом, не стоит.
Ан, почудилось…? Нет, всё взаправду.
Шаг нескорый, и всё в приближение….
Это те, кто в дому гостю рады.
А коль тайною полнит движение
непроглядная тьма да беззвучие,
тут уж вряд ли удел хлебосольства
(хоть и сызмальства к делу приучен)
утвердится к незваным посольствам.
Мужичок…. С бородою сармата.
Неказистый, верней, чуть горбатый.
Без картУза, зипунчик в заплатах.
Длинный волос свалявшейся ватой.
Ко всему — в дырах лапти. Онучи….
Тех онучей за грязью не видно.
Знать, мужик к чистоте не приучен.
Замарашкой назвать не обидно.
А скиталец меж тем поклонился
прямо в землю и молвил словечко.
Звук от голоса ноткой роднился
с незадачей судьбы человечка.
«Не прогонишь…?» скрипучее слово
прозвучало как треск от поленьев,
что кострищу служили основой
согревавшему тлен мой гореньем.
Не в привычках мне сирого гнать
среди ночи холодной и тёмной.
Да и толк выручать-помогать,
мыслью страстной, подчас неуёмной
жив и ныне в пределе сознания.
Не прогнал, указавши на место.
Как-никак всё же божье создание.
Что ж бродить ему ночью по лесу.
Долго ль коротко время текло,
уж не помнится нынче до точности.
Помню только лишь треск да тепло
от кострища. В заботах по срочности
лишь одно – крепки сон под луною,
да шальная искра от поленьев.
Ступни ног не болят, больше ноют.
Чуть от устали сводит колени.
Тишь. Родник за пригорком журчит.
Ёж-топтыга шуршит в разнотравье.
Филин в кроне тихонько ворчит.
Ведьма-ночь, распаляясь на праве,
хороводит от звуков неведомых:
где-то слышатся странные скрипы,
мрак-злодей, знаменуясь победами,
сеет в пустыни страхи да хрипы.
Только мне ведь живот не сведут,
ни лешацкие вздохи у пади,
ни горбатый отшельник-ведун,
что в затействах искусен да ладен.
Повидал…. Дай-то Бог! И, по-разному.
Так что пусть, хоть и гром с канонадою,
хоть в горах извержения празднуют,
я с нежданностью встречусь как надо.
А сосед мой – непрошеный гость,
умостившись напротив в «калачик»,
две ладони приладивши в горсть,
всё вздыхает. Как будто бы плачет.
Мне в молчанку играть среди звёзд
поудобней, да жалобно как-то.
Что ж свело мужичонку до слёз?
Ведь не баба, чтоб попусту плакал.
«Что стряслось? Коли хочешь, скажи.
Может, чем помогу, чтобы сладилось.
В разговорах, и срок пробежит,
да и тугу, чтоб как-то разгладилась,
выговаривать нужно из мысли.
Расскажи, в чём печали да грусть?»
Тучки в небе недвижно повисли.
Где-то в плавнях всполошенный гусь
громко крикнул и тут же притих.
Светляки закружили над травами.
Замер дол — нетревожен и тих.
Лишь ветра хороводят дубравами.

«Так ведь, вон как оно получилось….
Ты прощай меня, мил человек.
Вся судьбина петелькою свилась,
будто сызмальства в сглазах навек…».
Так плаксивый мужик-простодыра
речь повёл о своём житие.
Хоть и сам не лоснился от жира
я в те годы (не часто и ел),
но, рассказку, что он мне поведал,
не забуду который уж год.
Свой удел я причислил к победам,
прировнявши наш жизненный ход.
«…Мне уж скоро о бренном заботиться
сроки выйдут…, а боль на душе.
Сердце вон, так порой заколотится,
что свет солнца не милый вообще.
Я о чём…. Жизнь ушла, а припомнить
так и неча. Хоть криком кричи.
Хворь иль калечность здесь не в препоне.
Да и в тех, что весь век на печи
просидели, согнувши колени,
я не числился. Вот тебе крест….
День-деньской изнывая от лени
не бродил по двору иль окрест.
Всё мне Бог от рождения дал:
здравье, силушку, крепкую веру.
А ещё — местный поп нагадал,
будто б счастлив я буду без меры.
Только крепко видать заблудил
я в дорожках, что к счастью вели.
Сколь по свету досель не бродил,
но, ни здесь, ни в заморской дали
встречи радостной мне не случилась.
Ни с тем счастьем, ни хоть бы с удачей.
Лишь от дикой полыни сучилась
горечь знанья, что даром растрачен
дней черёд. Чаще больше навстречу
косогоры обманов да лжи.
Да и сам, коль не лгать, не перечить,
не от правды лишь только был жив.
Нет, ты мил человек не подумай:
с кистенём или ножиком вострым
я, что тот каторжанин бездумный,
не таился у троп да погостов.
На чужое свой глаз не ложил.
Да и с «зельем» дружился от меры.
Только чаще лишь ворон кружил
надо мною в пророчествах скверных.
Набатрачил на несколько жизней.
А уж, сколько был бит да гоним
не припомню…. Не хмурь в укоризне
взор, что только лишь серые дни
я теперь поминаю в рассказах.
О хорошем-то вспомнить непросто.
Сколь по собственным мыслям не лазал
толк о счастье остался в вопросах.
Что теперь…? Ни кола, ни двора,
ни семьи, чтоб как дОлжно — с детишками.
Нет и тех, кто в слезе был бы рад
встрече доброй под старыми вишнями,
если б случай привёл воротиться
в край, где отчий порог. Где у речки
малый мельничный жернов ютиться.
От излуки совсем недалече…».
Он взглянул на меня и заплакал.
Я ж искал — за какой тяжкий грех
эту встречу мне случай накаркал?
Ведь и в собственной жизни прорех
было вдоволь. И даже с лихвою.
Мне бы с ними суметь разобраться.
Тихо вторя мужичьему вою,
ветер-странник ужо рад стараться,
разгулялся соседнею рощей.
Старый филин на ветке заухал.
Лишь сознанье сомнением ропщет,
что кривая судьбина-проруха
горемыке-скитальцу досталась
за один только давнишний грех.
Грех, где вера забытой осталась.
Где, не ставя засад иль помех
согласились креститься по-новому.
Отреклись от Сварога и Рода.
Где почёты и преданность кровному
подменили на рабство народа.

Но не мне объяснять, чтоб наверно.
Сам такой же (хоть в жизни полегче).
Память-повесть — как предали веру,
не для первой негаданной встречи.
Не сказал я ни слова в ответ,
как закончил он слёзные речи.
Здесь слова — что роса на траве.
Хоть питают, но вовсе не лечат.
Только сам-то уж знал я наверно
отчего чаще, больше при встречах
слышу сказы о грустном и скверном,
равно вот… как из уст человечка.
Кто-то мыслит, мол, кары за злое
непременно приходят с небес.
Объясненье в понятье простое.
Только взваленный нА спину крест,
он — не с неба пришёл, не от Бога.
Сами выбрали… в скорбных трудах.
Вся житейская наша дорога
от того, как ведётся в родАх:
Чтить и помнить, как было в истоках.
С уваженьем блюсти и хранить.
Или, всё позабывши до срока,
тех, кто помнят — пинать да бранить.
Нету памяти — нету народа.
Так однажды мне мудрый сказал.
Не отыщешь ни гатей, ни брода,
коль неверие слепит глаза.
Оттого рыбой в неводе бьётся
православный обманутый люд.
Оттого, сколь верёвка не вьется,
всё ж кончается… свившись в петлю.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 192. Ежедневно 1 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.