Про водяного

877011_62
Самый срок за слово браться, потому как нужно мне
скорым делом расстараться сказом о далёком дне,
где случилось тёмной ночью старосте из нашей веси,
наяву узреть воочию, то, что может мракобесьем
некто из поповской братьи чтит прилежно да сурово.
Но ведь древние харатьи подтверждают слово в слово
то, о чём поведать ладен. И коль кто Фомой-неверой
всё относит к злой неправде, пусть со смеха должной мерой
мельком глянет да забудет. Без трудов понять, осмыслить.
Не озлюсь. Ведь все мы люди всяко-разно склонны мыслить.

В общем, так оно случилось, староста в уезд собрался.
Каплей от дождя сучилось небо. Дол листвой убрался.
Хоть и ранняя, но осень, в шаге дней неторопливых,
заслонила неба просинь стаей журавлей крикливых.
Путь далёкий, вёрст немало. Через лес лежит дорога.
Но забот об этом мало. На простых крестьянских дрогах,
уж не в первый раз мужик отправляется за гору.
И совсем он не тужил, что в лесу в ночную пору,
вновь придётся встать постоем. Что земля периной станет.
Для простых людей пустое, тот удел, что знатным странен.
День недолгий в вечер клонит. Хмур без солнышка закат.
В чащах, на пологом склоне, рассупонив рысака,
да собрав по кругу хворост, встал наш староста на отдых.
Слава Богу, с неба морось уж не сыплет. Вой голодных
волчих стай не слышно вовсе. Сытый нынче серый нелюдь.
Щедрая на сытость осень: не забудет, не обделит.
В сажень десять от постоя озеро в камыш укрыто.
Есть значение простое, от иных в незнанье скрыто:
коли, ты в лесу ночуешь, у воды ищи спасенье.
Мол, де, если пал учуешь в чащи тёмной запустенье,
то в водице, грешным делом, можешь переждать и выжить.
Мы ж с водой ровнее телом, неже со злодеем рыжим.
На ночь небо чисто стало. Тучки прочь ушли и скрылись.
Озеро пятном восстало. В мелкой ряби сплошь искрились
блики лунных отражений. Квакши хоровод рядили.
Действо вечных положений в царствии лесных идиллий
в сон клонило незаметно. Задремал усталый путник.
В рвенье ласковом, приветном, ветерочек добрый спутник
теребил вихры несмело, да играл с искрой в кострище.
Где-то в дальнем логе спела песнь любви на токовище.

Забурлила вдруг стихия. Разошлась вода кругами.
Будто вестники лихие, силясь чёрными боками,
волны вздыбились на брег с клокотанием да воем….
Вмиг проснувшись, оберег, в дрожи пляшущею рукою
староста, спеша, хватает, зря на дивное явленье.
Сонный след в сознанье тает. Место новым проявленьям
уступая без задержек. Нет, не трус он от рождений.
Просто ныне взор повержен в знаки странных наваждений.
А волна меж тем стихает, утолив свои желанья.
Вновь над водами порхая, крЫлами, что белой дланью,
машет бабочка ночная. Квакши вновь взялись за дело.
Ветерок камыш качает…. Разминая члены тела,
встал наш староста на ноги, да на круги взор поведши,
наперво лишь только вздрогнул. А затем уже опешил.
Что ж он видит…? На воде, на листах от лилий белых,
восседает странный дед. Ну, не дед, но престарелый
дядька с лысой головою. Без усов, без бороды….
Подозрение иное, будто марев белый дым,
виснет старосте под череп колкой стужей ледяной.
Забурлило спросом в чреве, да неужто ж, водяной?
«Водяной, а кто ж ещё…», — вторя мысли, молвил дед,
— «Не трудись на этот счёт. Извини, что не одет.
Только я ведь вроде дома. Это ты теперь в гостях…».
В тело жуткая истома, аж до ломоты в костях,
заползает склизким змеем, да в прилежности мостится.
В жилах кровь бежит резвее, заставляя вскачь пуститься
непростой сердечный ритм. В памяти огнём горит
то, что дьякон говорил. Мол, лихой стезёй творит
в буреломах да чащобах вертопрах с людьми не схожий
(как бы это мягче чтобы) вот — ни рожею, ни кожей.
«Ты милок, наплюй на дьяка», — снова дедка ночь взрезает,
— «Лучше б он поменьше брякал всё о том, о чём не знает.
Мне кикимора намедни о том дьяке нашептала.
Я б его за эти бредни наградил бы. Да немало
есть заступников при нём. А они ведь не ответны.
Ладно, пусть горят огнём эти злобные наветы,
что он сирым шлёт в умы. Всякому дано по вере.
Нынче беспросветность тьмы души застит в полной мере.
Ты-то в лес пришёл по делу, или так…, чтоб отдохнуть?
Наипервейший друг для тела, и про душу не забудь,
это, братец, лес-волшебник. Кто бы, что ни говорил.
Всякий в здравии ущербный, так мне леший говорил,
здесь в лесу обрящет силу, ту, которой и не ведал.
Это он провозгласил, в час, когда со мной обедал
толстым сладким мухомором. Если честно, местный леший
очень даже знатный повар. Я готовый клясться плешью,
что не сыщешь в нашем крае, кто б так точно и умело
поварёшками играя, знал бы поварское дело.
Ну, да ладно, бог с ним, с лешим. Что я, право, всё о нём.
Ты, гляжу, порядком пешим, даже если б белым днём,
хаживать, совсем не ладен? Это зря, поверь мне, зря.
Пеший ход всегда в награде для здоровья, говорят…».

Староста чуток остыл, разглядев, что ждать напасти
нет причины. Слог простым, на пример обычных «здрасьте»,
звуком льётся тихо в ухо. Да и в действе смирный с виду
тот, кого, скорее духом чтут селяне (не в обиду).

«А ещё мне леший ведал, будто люди в градах, в весях
тщатся действием зловредным. То обманут, то обвесят,
без забот, по миру пустят, лишь бы быть в своём доходе.
Всякий случай не упустят, чтобы даже при народе
оторвать, урвать, забрать. Правда, ль это…, или нет?
Да, ещё, что в слове «рать» прежних смыслов больше нет?
Ратью, молвил, числят нынче, всех обманщиков да вора.
И мздоимца он не вычел. Мол, хоть рати, хоть и свора,
их теперь по свету бродят, сея пустоши и горе.
Лишь от злого хороводят даже в землях, что за морем?»

Вот дела…. Не зря про нечисть молвят, взоры тупя долу.
В толках спорят да перечат, метя признаки по полу.
«Есть, конечно, врать не буду», — молвит староста чуть слышно,
— «И греха хватает люду. И законы будто дышло.
Только, что же к неразумным, ты счета-то предъявляешь?
Сам, поди, слывёшь безумным. Силу тёмную являешь.
В омут тащишь. Сети режешь. Лодки в щепу бьёшь о камни.
Да и старцы мудро рещат: «пропадёт, что в воду канет».
Так что, если рассудить всё по той же правде-матке.
Не тебе народ судить. Ты не краше нас в остатке…».

«Вон ты как…». Волна на берег выползаёт еле слышно.
Кто-то после скажет в вере — как должно быть, так и вышло.
Подобралась свет-водица прямо к старосте под ноги,
тот, лишь что, успел проститься, причитая по дороге.
Понесла вода беднягу по озёрной чистой глади.
Усадила на корягу, или пень?! Не очень ладен
был помост под тело застлан. Староста ни мёртв, ни жив.
Голос ровный громко, властно, прямо в ухо ворожит:
«Значит, стало быть, как вы, я такой же и не лучше.
И как сам я — таковым, сей момент, теперь улучен?
Эх, какая жалость, право, что я водяной, не леший.
Тот уж точно знатен нравом. И вообще, он больше здешний
неже я. Засим обидно. Он бы точно сделал верно
и того, кто б был повинен в обвинении прескверном
уж достал бы…. Будь покоен. Но ведь я не леший вовсе.
Ты, милок, сиди спокойно. Нынче я тружусь в вопросе,
что же делать мне с тобой? Сразу утопить, иль позже?
Мысли прямо прут толпой. Вижу, ты уж вдоволь пожил
на земле отцов да дедов. Повидал. Попил на славу.
Много разного изведал. Даже, знаю, на заставу
некогда служить ходил. Вроде как берёчь отчизну.
Трёх сынов на свет родил. По отцу справляешь тризну.
Ты ведь нынче головой в местной веси сходом правишь.
Не трактирный половой, а ответственный товарищ.
Вот что я тебе скажу, как ответом, друг сердешный.
Что я мыслю, расскажу, про сравненья ход потешный
что ты высказал теперь, как мне видится, лишь сдуру.
Кстати, не в пример тебе, я хоть нечисть, но культурный.
Потому ругаться, клясть я не стану. Нет в том прока.
Ты, гляжу, молчком молясь, нашу встречу к злому року
без сомненья приписал. Я опять скажу. Напрасно.
Рок — судьба, но не вассал тёмной силы, к злобе страстной.
Ладно. Ты давай послушай, кто из нас чего здесь стоит.
Кто плохой, а кто и лучший. Кто не гожий, кто достоин.
Я живу в озерном чреве, даже страшно вспомнить сколько.
По годам — листве на древе равен счёт мой. Ровно столько,
может даже чуть поболе. Уж теперь не вспомню точно.
Но одно лишь знать я волен — что есть свято, что порочно.
Здесь в воде мой дом родной, по-другому разве скажешь.
Нет травинки ни одной, что травинки…, капли даже,
чтобы я не знал, не помнил, в этих водах изумрудных.
С давности я душу полнил, даже в сроках злых и трудных,
лишь любовью к этим водам. Сохранял, берёг, лелеял.
Ибо ведал: мать-природа, сил нисколько не жалея
полнится одним стремленьем или чаяньем, как хочешь.
Жизни удержать в продленье. Ну, а ты о чём хлопочешь?
Или, скажем, в чём хлопочет всякий, кто людьми зовётся?
В чём старается и хочет? Как старанье отзовётся
на природном окруженье? Впрочем, зря я тщусь в надежде.
На вопросов сих круженье, мне честнОй ответ и прежде
не пришлось ни разу слышать. Лишь кривляния да лживость.
Не пойму, зачем так вышло, что любая в мире живность
лгать не может по природе. А людской толпе — дано.
Ладно. Мне о вашем роде, не домыслить всё равно.
Ну, так вот, про разность нашу. Я хранитель, вы транжиры.
Добрый я, хоть видом страшен. Вы же, в тще беситься с жиру
склонны лишь хватать да брать. Без заботы — чтоб восполнить.
Вот уж, правда, татей рать. Ни беречь, ни даже помнить.
Нет. Топить тебя не стану. Может статься ты заразный.
И в подводном мире станет проявляться всякий разный
ваш наследственный бацилл. Помолись, что леший занят.
Он, и злой как сарацин, и умелец в наказаньях.
Так что, помысел согрей тем, что я — не он, и знай:
с ним сравнить, так я добрее чем, к примеру, дед Мазай».
Понеслась опять волна на пологий тёмный берег.
Где-то на сосне желна отозвалась дробью-трелью.
Оказался наш мужик вновь у своего кострища.
Хлеб, котомка, блик дрожит на потёртом топорище.
Конь храпит, вожжа и сбруя так и есть на прежнем месте.
Лишь опять в холодных струях, будто знаком или вестью,
с неба пролилось дождём. Только старосте про дождик
мысль в сознанье не идёт. Чуть лишь отойдя от дрожи,
запрягает рысака, разыскав на ощупь дроги….
Месяц-странник свысока на тропинки и дороги
лучик шлёт из серебра. Ветерок чуть-чуть крепчает.
Но мужик совсем не рад, и красот не замечает.
Лишь одним он озабочен. Чтобы нынче, поскорее
разошлась завеса ночи. Что рассвет, пусть не согреет,
но избавит от видений, от которых чуть не помер.
На оглобле пляшут тени. Лошадь будто бы в попоне
чёрно-серой, серебристой. Не бредёт, а скачет резво.
Староста, в потуге истой мыслить правильно и трезво,
всё глядит через плечё (может, кто пустился следом?).
От виска к щеке течёт, дождь иль пот? Ответ неведом.

Долго в веси говорили, рассуждали так да этак.
И в конце приговорили. Мол, сплошные враки это.
Мол, привиделось с устатку старосте всё в сновиденье.
Ну, а дьяк изрёк в остатке, что от веры запустенье
побуждает к мысли глупой, еретичной да зловредной.
Хватит, мол, что дурень с ступой, баловАться всяким бредом.
Может дьяк и прав, не знаю?! Только, больно складен сказ.
Вряд ли староста бы сдюжил сочинить такой рассказ.
Да и нечисть в том рассказе вроде, как и невиновна,
что дорожка нашей жизни пролегла совсем неровно.

© Владимир Дмитриев

(Визитов на страницу 159. Ежедневно 2 )

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.